Шляхта и мы

«Корпус насчитывал 47 тысяч солдат и офицеров, большинство из них прошли обучение в Советском Союзе… Для каждого десятого воина из 2-го корпуса генерала Андерса долгий путь, начавшийся на бузулукской, саратовской, сибирской и казахской земле, закончился у стен Монте-Кассино. Они спят вечным сном на одном из красивейших кладбищ в Лорето и в самом Монте-Кассино».

Значит, поляки потеряли при штурме одну десятую корпуса, то есть 4700 человек. Однако в той же «Новой Польше» через полгода (№ 5, 2003 г., стр. 36) мы читаем:

«В этой неслыханно тяжелой битве погибло свыше 700 поляков». Так 4700 или 700?! Что же, вам настолько не жалко польских жизней, что вы можете то в шесть раз увеличить потери, то в шесть раз уменьшить… Ну как после этого верить польским историкам? Чапский считает, что в Катыни расстреляно 15 тысяч, а Помяновский – 22 тысячи, Карпус пишет, что в лагерях для советских военнопленных в 1919–1920 годах вымерло всего лишь 20 тысяч (а не 60, как утверждают российские историки), не раз я читал в польских работах, что после осени 1939 года число поляков, репрессированных советской властью, превышало полтора миллиона человек… А может быть, раз в шесть меньше? Или – больше?

К тому же трудно без скептической улыбки читать одно и то же: оказывается, что и в Катыни, и в Медном, и в Варшаве – куда ни глянь, – везде был уничтожен «цвет польской интеллигенции». Неужели все польское народонаселение состояло из одного сплошного «цвета»?

Известно, что в нашем плену не было писателей с композиторами, ученых с артистами, крупных политиков, врачей с учителями, а были офицеры, полицейские, судейские и прокурорские чиновники, жандармы, «осадники» – бывшие военные, получившие земельные наделы после оккупации

Западной Украины и Белоруссии в войне 1919–1920 годов. Словом – колонисты. Специфический контингент был, но это – к слову. У Новака есть подлоги посерьезнее. В частности, он пишет, будто бы я наталкиваю читателя на мысль о том, что «если бы польские полицейские не были расстреляны в Медном, то, может быть, впоследствии убивали бы евреев в польском гетто».

Простите, пан Новак, но это мысль не моя, а Вашего коллеги историка Кшиштофа Теплица. Я просто процитировал без всяких своих комментариев такие его слова: «Сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни и Медном, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в окончательном решении еврейского вопроса» («Пшогленд» от 27.11.2001 г., перепечатано в «Новой Польше»). Вот как судит Ваш коллега, пан Новак, о «цвете польской интеллигенции». Так что не надо с больной польской головы на здоровую русскую сваливать.

Письмо аспиранта Российского института славяноведения недостойно подробного разбора. Остановлюсь только на двух моментах. Автор письма В. Волобуев считает не заслуживающей доверия главу из моей книги о шляхте «Директива Бермана и судьба Гомулки». Почему? А потому, что она попала ко мне из рук человека, приезжавшего в Советский Союз по линии общества ПАКС, а ПАКСом руководил некий Б. Пясецкий, о котором аспирант института, поучая меня, пишет:

«Неплохо было бы знать г-ну Куняеву, кто такой был Болеслав Пясецкий до войны. А до войны Б. Пясецкий был активнейшим деятелем и даже лидером фашиствующей организации «ОНР-фаланга», известной своим шовинизмом и ненавистью к евреям… это был один из наихудших представителей той самой спесивой «шляхты», против которой г-н Куняев направлял (так у автора. – Cm. К) свою книгу».