Шляпа камер-юнкера

На языке, тебе невнятном,
Стихи прощальные пишу,
Но в заблуждении приятном
Вниманья твоего прошу:
Мой друг, доколе не увяну,
В разлуке чувство погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.
На чуждые черты взирая,
Верь только сердцу моему,
Как прежде верила ему,
Его страстей не понимая.

Говорить, что стихотворение посвящено давнему другу Пушкина, можно лишь с долей сомнений – в те времена так часто обращались друг к другу. В комментариях специалистов утверждается, что стихотворение «Иностранке» посвящено Калипсо Полихрони, с которой поэт познакомился в Кишиневе в июне 1821-го. В то лето он набросал несколько ее портретов, а в 1822 году появилось и обращенное к ней послание «Гречанке». Пушкинисты считают, что и «Иностранке» также посвящено Калипсо.

Вот как пишет о ней Ф. Ф. Вигель в своих воспоминаниях: «В Кишиневе проживала не весьма в безывестности гречанка-вдова, называемая Полихрония, бежавшая из Константинополя. При ней находилась молодая дочь, при крещении получившая мифологическое имя Калипсо. …Она многим нравилась, только не мне. Исключая турецкого и греческого, хорошо знала она еще языки арабский, молдавский, итальянский и французский. Ни в обращении ее, ни в поведении не видно было строгости… Пушкин представил меня сей деве. В нем же самом не заметил я и остатков любовного жара, коим прежде горел он к ней. Воображение пуще разгорячено было в нем мыслию, что лет пятнадцати будто бы впервые познала она страсть в объятьях лорда Байрона, путешествовавшего тогда по Греции».

Наблюдательный Вигель подметил две важные детали: то, что для Пушкина Калипсо была интересна из-за ее любовной связи с Байроном; и то, что чувства поэта к гречанке очень быстро угасли. Тогда вопрос – может, эти угаснувшие чувства Пушкина сама Калипсо и пыталась вернуть рассказами о том, что с Байроном «цаловалась»?…

Ответа у меня не было, тем более что большинство исследователей считают, что юная гречанка навсегда покорила сердце поэта, что именно она была много лет его Музой.

Теперь я думаю, что они не правы. Да, почти во всех источниках говорится, что в черновике стихотворение было озаглавлено «Гречанке», потом зачеркнуто, а позже Пушкин назвал его «Иностранке». Тут появляется вторая подсказка, косвенно говорящая, что мы на правильном пути. Всегда надо внимательнее смотреть оригиналы, обращая внимание на мельчайшие детали! На самом-то деле в черновом варианте стоит «Гр…», а не «Гречанке». Но ведь эти две буквы могут обозначать другое, допустим, «графине».

Кстати, а была ли она на самом деле гречанкой? Может, просто знала «Историю одной гречанки» модного тогда аббата Прево?

Вигель пишет, что Калипсо знала французский язык – откуда же тогда «на языке тебе невнятном»? Пишет, что уже не было никакой страсти к ней у Александра Сергеевича. А все воспоминания барона Ф. Ф. Вигеля отличаются точностью, беспристрастностью и даже некоторым самобичеванием. И он пишет, что Калипсо ловко воспользовалась антипатией, которую питали к ней с матерью молдаване, и выдала себя за жертву, брошенную английским лордом. Но английский поэт оказался в турецкой столице в 1810 году, а в это время Калипсо было всего… шесть или семь лет.

Так что в Кишиневе она ловко обманула Пушкина, узнав о его поклонении перед английским собратом. И Пушкин это понял. Посвятил ей стихотворение «Ты рождена воспламенять воображение поэтов», занес в свой знаменитый «донжуанский список» – и всё. Послание «Иностранке» адресовано не Калипсо. Не ей он написал «Хочешь ли ты меня любить?» Тогда – кому?

Как вас теперь называть?

На мой взгляд, есть и третья подсказка, точнее – повод для размышлений. Те самые две буквы «Гр», которые все до сих пор читают, как «Гречанке».

И теперь самое время вернуться к весне 1824-го, когда 30-летняя Софья Осиповна Долгорукова приехала в Одессу – город, который основал ее отец. И не фамилия ли по мужу г-жи Де Рибас заставила Пушкина написать букву «D»?