Шляпа, полная неба

— Ах да, тетушка Вровень… — Мисс Тик смирилась с поражением. — Ну конечно… На самом деле она не так уж и стара, но говорит, что третья пара рук по хозяйству ей бы не помешала.

Тиффани никогда ничего не пропускала мимо ушей, даже когда разговаривала с мисс Тик.

— Выходит, она живет не одна? — спросила девочка.

— Э-э, нет. Не совсем так.

— Значит, у нее четыре руки?

Тиффани чувствовала, что мисс Тик пытается увильнуть от ответа.

Ведьма вздохнула. Ужасно трудно иметь дело с человеком, который все замечает. Это совершенно сбивает с толку.

— Когда вы встретитесь, ты сама все поймешь. Я не могу объяснить — что бы я ни сказала, это тебя только запутает. Уверена, вы с тетушкой поладите. Она умеет находить общий язык с людьми, а в свободное время занимается ведьмовскими изысканиями. И еще она держит пчел. И коз — их молоко, я уверена, очень полезно, ведь оно содержит гомогенизированные жиры.

— А что такое «ведьмовские изыскания»? — спросила Тиффани.

— О, это очень древнее ремесло. Она составляет новые чары, пытаясь понять, как люди когда-то додумались до старых. Знаешь все эти рецепты, где предлагают взять «летучей мышки ушки и пальцы от лягушки»? Ни у кого из нас ни разу ничего такого не получилось. Но госпожа Вровень считает, это только потому, что мы не знаем, какой вид лягушек брать и какие пальцы…

— Простите, я не стану помогать резать невинных летучих мышей и лягушек, — решительно сказала Тиффани.

— Что ты, тетушка Вровень никогда никого не убивает! — поспешно заверила ее мисс Тик. — Она использует тела животных, которые умерли своей смертью: погибли под колесами повозок или покончили с собой. У лягушек, знаешь ли, бывают тяжелые приступы депрессии…

Телега катилась себе по пыльной белой дороге, пока не скрылась из глаз.

И ничего не произошло. Жаворонки заливались в небе, летая так высоко, что их невозможно было разглядеть, ветер разносил по лугам семена трав, овцы блеяли на пастбищах Меловых холмов…

А потом что-то прокатилось следом за телегой. Оно было как маленький смерч — о том, что оно вообще здесь, говорило только облачко пыли над дорогой. Оно пролетело мимо, гудя, как туча мух.

И тоже скрылось за холмом.

Спустя какое-то время в траве раздался голосок:

— Раскудрыть его! Оно ж за ней прет, зубдамс!

Другой голос сказал:

— Но стара-то карга ж его усечет, агась?

— Чегой? Учителка? Да кака с нее карга-то!

— У ней чепунец колом, Грамазд Йан, — возразил второй голос с легким упреком. — Ты на цветики-то ее не смотри, я сам зырил: она шнурик дерг — и чепунец как встопырится!

— Ах-ха, Хэмиш, твоя правда, как шкрябить и читить она будьте-нате, но чегой в книхах нет, об том она ни бум-бум. И ты как хошь, а я при ней носу не кажу. Она така, что сразу про тя шкряб-шкряб. А ну, быро — надо кельду сыскнуть.

Нак-мак-Фигли из клана Мелового холма ненавидели записи во всех видах по многим причинам, но главным образом потому, что написанное остается написанным. Письмо — способ поймать слова и пришпилить их к месту. Ты, значит, говоришь от души, а такой-какой чувырла за тобой — шкряб-шкряб! И кто его знает, что он потом с твоими словами сотворит! Это ж все равно как тень твою к стенке прибить!

Но теперь у них появилась новая кельда, а новая кельда приносит новые идеи. Так специально заведено, чтобы жизнь и уклад клана не слишком застаивались. Кельда Джинни выросла в клане Долгого озера высоко в горах, а тамошние пикеты умели писать.

И она не видела причин, чтобы ее муж не умел. Так что в эту самую минуту Явор Заядло остро чувствовал на собственной шкуре, что Джинни — не кто-нибудь, а кельда.

По его лбу ручьями стекал пот. Явор Заядло однажды забил волка в одиночку и с радостью согласился бы повторить этот номер, причем с закрытыми глазами и с одной рукой, привязанной за спиной, лишь бы не делать того, что ему приходилось делать теперь.

Первоначальные навыки письма он уже освоил. В его понимании они заключались в том, чтобы:

1) стащить бумагу;

2) стащить карандаш.

Но, к его сожалению, дело этим не ограничилось.

И вот сейчас Явор Заядло держал огрызок карандаша обеими руками, а двое братьев толкали его к клочку бумаги, прибитому к стене (это был старый счет на колокольчики для овец). Остальные пикеты с трепетом наблюдали за действом, расположившись на многочисленных галереях.

— А мож, я мал-помалу начну, а? — упирался Явор Заядло. Упирался он так старательно, что его пятки оставляли две борозды на земляном полу пещеры. — Со всяких там препинаков…

— Ты — Большой Человек клана, Явор Заядло, знатца, должон быть перв и на письме. Чтоб мой муж — и не мог написать даж свое имя? Или я не показала те, как шкрябать буковы?

— Ах-ха, женсчина, видал я те мерзявые гнутые разбредовины! А это ё на меня пырилось в ответ! Я б той букове люлей надавал, а то нагла больно!

— Слухай меня. Приткни карандах к бумаге. Я буду грить, как шкрябить. — Джинни скрестила руки на груди.

— Да от этой шкрябиловки сплошь беды! — взвыл Явор Заядло. — Одно-едино писанное словцо могет на висельницу привесть!