Шляпс!

— Ворона! — только и смог сказать папа в свое оправдание.

— При чем тут ворона? Что вы там делаете?

— Сюда ворона только что залетела, — папа огляделся. Вороны нигде не было. — И уже куда-то делась. Это она, а не я. Я просто воду принес. Для кулера.

Директриса подошла к столу, а папа быстро перебежал к двери, у которой стояла бутыль.

— Вот, — сказал он. — Куда ее?

Директриса, не отвечая, заглянула в экран компьютера.

— Ворона! — еще раз попытался объяснить папа.

Анна Степановна оторвалась от абракадабры, оставленной вороной, и перевела взгляд на папу.

— Шляпс?

— Это ворона напечатала! Я просто воду принес. Куда ее поставить?

— Кулер в шкафу.

— И как я не догадался! В шкляпу… Тьфу! В шкафу!

По обе стороны двери стояло по шкафу. Папа двинулся к левому.

— Нет, не в этом, — остановила его хозяйка кабинета.

Папа суетливо открыл дверцу правого и действительно обнаружил там кулер. Пока папа устанавливал бутыль, директриса, не отрываясь, следила за его неловкими действиями.

— Ну вот! Готово! До свидания!

— До свидания, — холодно попрощалась Анна Степановна.

Глупо улыбаясь, папа вышел из кабинета.

2

По пути в школу кучерявые братья Ерохины спорили, кто из них лучше гавкает.

— Гау-гуа-гау! Ууу! — заливался Сережа.

— Гав-баув! Гав-баув! — заглушал брата Миша.

— Авв! Авв! Авв! — щетинился Сережа.

— Гав! Кав! Рав! Ба-ду-дух! — победно провопил Миша.

— Где ты слышал, чтоб собаки так гавкали?

— Во дворе! Но не в нашем! В тринадцатом доме. Рядом с качелями. На прошлой неделе. В тот день еще дождь шел. Собака была породы русская сторожевая. С белым пятном на лбу.

Он еще хотел добавить, что хозяин был одет в черный плащ, держал зеленый зонтик, а собака звалась Пиратом, но сумел сдержаться. Миша давно заметил, что, чем многочисленнее подробности, тем меньше окружающие верят в достоверность его выдуманных историй.

— Собаки так не гавкают! — обиженно и убежденно сказал Сережа.

— А то ты всех собак знаешь!

— Да уж побольше твоего!

— У тебя и собаки-то никогда не было!

— А у тебя была, можно подумать!

— У меня был хомяк!

— Это был общий хомяк! И хомяки не гавкают!

— А то ты всех хомяков знаешь! — зачем-то попытался продолжить спор Миша.

Братья Ерохины были так похожи, что даже родная бабушка их часто путала. Впрочем, она давно уже всех путала: маму — с сестрой Любкой, папу — с почтальоном, приносящим пенсию, а почтальона — с грабителем, и не желала открывать ему дверь.

Виктор Геннадьевич Штомпель, учитель литературы, завуч, а еще по совместительству и руководитель театрального кружка «Тарарампа», решил, что оба Ерохина могут сыграть Артемона. «Будете друг у друга на замене, — сказал он. — А то вечно один из вас болеет».

— А если оба заболеем? — спросил Миша.

— Тогда реплики Артемона будет говорить Пьеро.

— А если и Пьеро заболеет?

— Тогда реплики Артемона и Пьеро будет говорить сама Мальвина. И не спрашивайте, что будет, если Мальвина тоже заболеет!

Как раз это Миша и хотел спросить.

Но у Сережи нашелся другой вопрос:

— А если оба не заболеем? Кто из нас будет выступать?

— Кто лучше гавкает, — сказал Виктор Геннадьевич.

«А если и Мальвина заболеет, можно поставить компьютеры, и мы будем играть по скайпу из дома!» — осенило Мишу. Эта идея ему так понравилась, что он даже решил всех чем-нибудь заразить. Но врачиха из школьного медкабинета наотрез отказалась помочь ему раздобыть пробирку с каким-нибудь не очень опасным вирусом.

Одноклассницы Инны считали, что роль Мальвины она получила по блату. Злые языки поговаривали, будто девочку с голубыми волосами Инна играет только потому, что ее бабушка — директор школы Анна Степановна. (Директриса, к слову сказать, тоже предпочитала красить свои седые волосы в голубой цвет.)

У самой Инны была другая версия.

— Мне дали роль Мальвины, потому что я Инна. Инна — Мальвина. Это рифма! — говорила она.

— Но Мальвина и Кристина тоже рифмуются, — жаловалась подружкам Кристина Попова. — Ведь рифмуются же!

— Рифмуются, — соглашались подружки. После чего все девочки поворачивались и осуждающе смотрели в затылок Инны, которая в одиночестве сидела за первой партой.

Как-то, став свидетелем очередных перешептываний об Инне, Костик Сёмушкин заметил:

— Кристина и Буратино рифмуются еще лучше. Ты должна была играть Буратино!

Кристина Попова обиделась и долго искала рифму к имени Костик, но, кроме «мостик», ничего не придумала и обиделась на Костика еще больше.

Вчера Инна долго крутилась перед зеркалом, любуясь и восхищаясь своим видом в голубом парике, и даже легла в нем спать. За ночь парик сбился в продолговатый комок, и наутро казалось, будто кто-то приклеил к Инниной голове попугая.

Костик считал, что ему досталась самая дурацкая роль. Глупее Пьеро в этой пьесе был только Сверчок! Но Костик не роптал. Он знал, как завоевать расположение публики. Например, можно начать смешно шепелявить, и готово — зрители будут твои. Но на репетициях Костику, конечно, приходилось говорить противным плаксивым голосом Пьеро. Хороший комик не раскрывает свою шутку заранее.