Шлиман. Как я нашел золото Трои

И вот все готово — готово, словно по волшебству, за невероятно короткий срок. Пройдет еще, возможно, несколько дней, прежде чем придет ответ от Лауэ вместе с письмами Майнке, вместе с весточкой — первой! — от Минны. Потом пройдут недели, прежде чем его дальнейшие предложения достигнут Мекленбурга. И даже месяцы, прежде чем невеста, любимая с дней детства, проведенных на кургане Анкерсхагена, приедет к нему и прежде чем осуществится их первая лазурно-золотая мечта. Когда осуществится и осуществится ли вообще и их вторая мечта? Летом 1831 года они поклялись друг другу в верности, почти шестнадцать лет тому назад, а в 1836 году в страстную пятницу они, не обмолвившись ни словечком, виделись в последний раз. С того дня тоже минуло десять лет. Значит, шестнадцать лет пришлось ждать, чтобы исполнилась мечта. Может быть, пройдет новых шестнадцать лет, прежде чем они вместе осуществят и вторую свою мечту — найдут Трою и страну святого Иоанна? Нет, наверняка меньше. Если стремление стать достойным Минны до сих пор окрыляло его, то любовь ее окрылит его вдвойне. Он после всех многообещающих начинаний последнего времени станет еще быстрее сколачивать капитал, который послужит основой для желанной новой жизни.

Он вздрагивает. Опять он предается фантазиям, вместо того чтобы позаботиться о складе. Сахар с Суринама, кажется, отсырел при перевозке. Необходимо тотчас же проверить и, если это так, послать поставщику резкое письмо и не оплачивать счета полностью.

«Отправлен ли рис Михаилу Озерову? Что? Еще не отправлен? Неужели мне нельзя ни на минуту отлучиться, чтобы вы тут же не сели все спокойненько распивать чаек? Что? Ах, вот как, это совсем другое дело. Прости, пожалуйста, Осип Степанович, ты ведь знаешь, я не хотел тебя обидеть. Ну, хорошо, хорошо. Раз этот индиго немного крошится, мы не можем продавать его первым сортом, хотя он куда лучше, чем у других. Двадцать тюков табака надо завтра утром отправить в Нижний Новгород. Да, иду, иду! Что там опять? Письмо? Откуда? Давай-ка скорей же, чтоб тебя… Что ты ползешь, как улитка. Неужели не видишь, что я…»

Он, не раздумывая, прыгает с горы тюков, бочек и ящиков в узкий проход склада и вырывает письмо из рук рассыльного. Наконец-то! Письмо из Нойштрелица! Письмо от придворного музыканта. Только почему такое тонкое? Вероятно, Майнке захотели написать ему отдельно, но пропустили почту — фрау Майнке никогда не отличалась торопливостью и пунктуальностью.

«Карету мне! Быстро!» Это долгожданное, драгоценное, желанное письмо нельзя читать в суматохе склада, где его ежеминутно будут отвлекать.

В комнате еще светло. Но Шлиман задергивает коричневые бархатные гардины — Минна любила этот цвет, и у нее когда-то был чудесный коричневый бант из атласа! — и зажигает свечи, чтобы все вокруг было празднично.

Он подавляет свое лихорадочное нетерпение, заставляет себя сесть, заставляет свои дрожащие от нетерпения руки медленно сломать печать и не разорвать конверт, а тщательно вскрыть его ножом для бумаги.

Из груди его вырывается стон. Письмо падает на пол. Шлиман опускает голову на стол.

Долгая и жуткая тишина: слышно лишь, как чуть шипит неровно горящая свеча.

Мечта его погибла — погибла в одно мгновение, как некогда в одно мгновение погибли Помпеи и обратилась в пепел Троя.

За несколько дней до того, как пришло письмо из России, Минна Майнке вышла замуж.

Она устала ждать? Шестнадцать лет, конечно, большой срок, но ведь тогда им было всего по десять лет. Ему следовало заговорить раньше? Но мог ли он это сделать, когда был еще ничем и ничего не имел? Жизнь, к несчастью, так устроена, что решающее значение имеет не любовь, а деньги! Разве он не должен был сначала добиться твердого положения, а потом уже связывать ее жизнь со своею? Может, ему следовало заговорить тогда, когда он уезжал из Амстердама в Россию? Но не выставил ли он себя этим только в смешном виде? Не добившийся самостоятельности коммерсант, чье положение зависит от настроения хозяев, без всякой уверенности в будущем. Но, может быть, Минна вовсе и не принимала всерьез той клятвы, которую они дали друг другу? Нет, это невозможно — тогда не было бы ни тех слез, ни того объятия в Нойштрелице в страстную пятницу. Страстная пятница? Неужели колокола звучали для них тогда похоронным звоном, хотя они и надеялись на грядущий светлый праздник? Шестнадцать лет — и в завершение опять погребальный звон, звон по умершей любви. Или только по воображаемой любви, по иллюзии? Не погребальный ли это звон и по Минне? Любит ли она человека, за которого только что вышла замуж? Не пошла ли она за него лишь потому, что, устав ждать и потеряв надежду, решила, будто он, Шлиман, умер на чужбине? Или потому, что настаивали родители, опасавшиеся, как бы она не осталась в девах? Будто Миниа может когда-нибудь постареть или отцвести!