Шлиман. Как я нашел золото Трои

Однажды Шлиман решает выкупаться в Иордане, хотя местные жители и отговаривают его. Едва он вступает в воду, как его подхватывает быстрое течение и выносит на середину реки. Здесь сильные водовороты, делающие реку неподалеку от устья особенно опасной. Они чуть не затягивают неосторожного Шлимана в пучину. На берегу стоят слуги и взывают к Христу и к Аллаху. Шлиман взывает к своему будущему — оно должно оправдать еще столько надежд! — и спасается от грозившей ему гибели.

Потом он бродит по Дамаску и его пышным садам, едет верхом к руинам Баальбека. Среди абрикосовых деревьев стоят колонны, розовые, золотистые, цвета лаванды, высятся громадные храмы, посвященные богу солнца, возвышается акрополь. Стена, опоясывающая крепость, сложена из огромных каменных глыб. Снова идет в ход складной фут: одна из них больше шестидесяти восьми футов в длину и девятнадцати в высоту и в ширину. Сорок тысяч лошадей, уверяют проводники, не в состоянии стащить ее с места, но тем не менее эта глыба высотой в четыре человеческих роста находится в стене. Это лишний раз доказывает, что нельзя применительно к людям античности говорить: «Уже тогда техника была высоко развита». Ибо это звучит так, как будто они черпали из источника наших знаний и нашего мастерства. А ведь в действительности наоборот: мы питаемся крохами с их стола и часто даже не понимаем, как они добились таких успехов! Об этом, решает Шлиман, надо написать в Ребель, сестрам. Но смогут ли они вообще представить себе подобные размеры? Выход прост: «Спросите у пастора, какова длина вашей церкви, дабы получить представление о том, что это за камень».

Когда Шлиман возвратился в Дамаск, его стала соблазнять возможность пережить приключения, которые до сих пор вряд ли выпадали на долю европейцев. Те, кто ими хвастался, скорее всего, лгали. Разве Дамаск не исходный пункт ежегодного великого паломничества в Мекку? Что представляет собой Кааба, таинственный черный камень? Почему мусульманин больше всего в жизни мечтает совершить паломничество в Мекку и почему, совершив его, считает это величайшим счастьем и непреходящей заслугой? Если Мекка для последователей Пророка является чем-то несравненно более важным, чем Гроб Господен для христианина или Рим для католика, то в этом должна быть какая-то тайна.

И Шлиман — после долгого путешествия по пустыням он так загорел, что теперь его наверняка не отличишь от мусульманина, — решается, соблюдая строжайшую тайну, на это предприятие: стоит проговориться кому-нибудь из посвященных в нее — и его ждет верная смерть. Дабы уничтожить и последний явный признак иноверца, Шлиман подвергает себя обрезанию и отправляется как паломник в Мекку.

Даже после счастливого возвращения — на этот раз без дневников, без обмеров и зарисовок — он продолжает хранить молчание. Кто знает, не придется ли ему когда-нибудь опять жить среди мусульман? Если он попытается осуществить свою мечту о Трое, то окажется в их окружении и будет от них зависеть. Поэтому из уст его не должно вылететь ни слова об этом приключении, может быть, самом значительном в его жизни. Воспоминания о нем Шлиман хранил в глубине души, и только однажды, незадолго перед смертью, сказал об этом шепотом несколько фраз близкому своему другу: в них не было ничего, кроме признания самого факта паломничества.

Из Дамаска он едет в Бейрут, а оттуда на русском пароходе в Смирну. Корабль плывет среди Кикладских островов, мира яркого, манящего и сулящего счастье. Впереди среди волн высится Наксос, на берег которого была высажена Ариадна, а несколько левее — Парос, где добывался ценнейший мрамор для шедевров классического искусства. Далеко, на самом горизонте, неясно вырисовывается Хиос, а ближе, по левому борту, из моря цвета цикламен возникают голубые очертания трижды священного Делоса.

Здесь повсюду греческая земля, здесь жили, творили и мыслили великие люди истории. Конечно, во всех виденных им странах было свое величие, был свой блеск, свои традиции и свое прошлое, но все это только узоры на царской мантии, которую носила Греция. Величествен Серапейон и храм в Луксоре, величественны руины Рима и святилища Баальбека, но они исчезают из поля его зрения, как там, позади, исчезает Астипалея, когда перед его мысленным взором поднимаются из волн колонны Парфенона. Афины, Эллада — это святая святых! У Шлимана, который стоит на самом носу корабля и наблюдает, как постепенно над волнами сгущаются сумерки, начинают дрожать руки. В коленях он чувствует слабость.

Не без глубокого смысла поставил он изучение древнегреческого языка в конец своих занятий языками. Он был уверен: если бы он начал с древнегреческого, с этой небесной музыки, услышанной им в калькхорстской беседке и в фюрстенбергской лавке, то не смог бы увлечься больше ни одним языком и тратить на него время.