Шлиман

«Грекофильство» Шлимана не было случайностью. Политические интересы привлекали в то время внимание русского общества к Греции. Едва не примкнувшая к России во время Крымской войны, Греция была принуждена заявить о своем нейтралитете после того, как союзные войска оккупировали Пирей (Пирей – гавань Афин). Окончание войны вовсе не означало окончания борьбы между империалистическими странами за влияние на Ближнем Востоке и в Южной Европе. Освободившуюся от турецкого владычества Грецию старались прибрать к рукам и Англия, и Германия, и Россия. В связи с этим в русской печати особенно много писали о Греции, всячески разжигая противотурецкие настроения. Шлиман, сын лютеранского пастора, убежденный атеист и американский гражданин, весьма мало беспокоился о том, будет ли водружен на Айя-Софии православный крест. Но общее увлечение Грецией в некоторых своих проявлениях (весьма, конечно, далеких от официальной царской политики) повторяло благородные стремления филэллинов (Филэллинство – широкое общественное движение, охватившее весь мир в начале XIX века, в период борьбы Греции за свое освобождение от власти турок. Одним из вождей филэллинов был знаменитый английский поэт Байрон) двадцатых годов. И это увлечение, злободневное по своей сути, отразилось на Шлимане в форме глубокого интереса к народу Греции, к его языку и истории культуры. Для Шлимана Константинополь был древним греческим городом, и он считал справедливым возвращение Греции византийской столицы.

Деятельная натура Шлимана не могла ограничиться пассивным изучением языков. Торговля чаем и индиго была уже бесконечно далека от его интересов. А наука, настоящая научная работа, была еще совершенно недоступна. Откровенно говоря, Шлиман даже не знал, что должен делать ученый. Об археологии и философии говорит он в своих «ученических» тетрадях так, будто между ними нет различия: они еще одинаково чужды ему.

Но старое, знакомое беспокойство толкает его, говорит: ищи! И он покидает Петербург.

Биографы Шлимана хотят найти продуманный замысел в маршруте его первого большого путешествия: Швеция, Дания, Германия, Швейцария, Италия, Египет, Палестина, Сирия. В самом деле, именно в работах шведских и датских ученых археология начинала в то время приобретать черты подлинной науки. Памятники доисторических времен в Скандинавских странах встречались всюду: сооруженные из огромных каменных глыб кромлехи и дольмены (Кромлехи и дольмены – сооружения из крупных камней. Кромлехами называют большие ограды из отдельно стоящих каменных глыб. Дольмены – погребальные сооружения из нескольких вертикально поставленных и перекрытых сверху массивных плит. Оба вида сооружений относятся ко времени неолита и к бронзовому веку) обращали на себя внимание всех, могильники требовали раскопок. Это возбуждало естественный интерес к раскопкам, к изучению доисторических памятников и к их классификации. Датский историк Христиан Томсен в 1832 году установил знаменитое деление древнейших времен человеческой истории на три «века» – каменный, бронзовый и железный. Это деление позволило сразу внести большую ясность в огромную массу разрозненных археологических памятников. Копенгагенский музей, особенно обогащенный раскопками Иенса Ворсо и систематизированный Томсеном, привлекал живейшее внимание историков и археологов.

Но если уже тогда у Шлимана было четкое, заранее продуманное намерение широко ознакомиться с состоянием и данными современной ему археологии, почему же не поехал он, например, в Гальштат, где в то время производились раскопки интереснейшего могильника, почему не побывал он в Вилланове, под Болоньей, где при раскопках в 1853 году была открыта новая, неизвестная раньше древнейшая культура?

Зачем ему, наконец, Сирия, еще не тронутая в то время лопатой археолога? Да и весь его маршрут далек от греческих областей, от Гомера.

Гораздо верней предположить, что поездка 1858-1859 годов не «разведка», а просто путешествие беспокойного человека, одержимого почти детской жадностью ко всему окружающему, стремлением все узнать и увидеть.

Детство могло сформировать из Шлимана сентиментального немецкого приказчика, годы зрелости должны были придать ему черты международного спекулянта, финансовой акулы.

Но он остался, каким был,- увлекающимся, по-ребячески любознательным и в то же время скрытным и сосредоточенным.

Не поняв этой особенности в личности Шлимана, нельзя объяснить многих его поступков.

…Путешествие дало ему очень много – расширило горизонты, помогло увидеть места, служившие колыбелью человеческой истории, и укрепило исторические интересы.

В Египте он поднялся по Нилу до вторых водопадов, то есть в Нубию (Нубия – современный Судан). В пути он научился арабскому языку. Способ все тот же: практические упражнения в языке и заучивание наизусть, на этот раз – корана. Продолжая упражняться в арабском, он возвращается в Каир и оттуда, через пустыню, едет в Иерусалим.