Шлюхи

Опустив глаза, я заметил, что царапины на груди открываются и кровь выступает на рубашке.

Наконец показался паром. После того как он пришвартовался, я вместе с другими пассажирами двинулся к причалу. Потянувшись к заднему карману брюк, я вспомнил о местных трудностях с крупными купюрами. Но у меня еще оставались пять монет серебром, которые дала мне Эльва, и я опустил два пальца в нагрудный карман.

Неожиданно что-то теплое и мягкое обвилось вокруг них, и я в ужасе выдернул пальцы из кармана.

Рука!

Крохотная детская ручка, розовеющая в солнечном свете, отрубленная у запястья.

Я отпрянул, пытаясь стряхнуть ее.

В ответ она вцепилась в мои пальцы еще сильнее.

Я заорал и принялся как сумасшедший трясти кистью, но когда опустил глаза, отрубленная детская ручка по-прежнему сжимала мои пальцы. Отвернувшись от толпы пассажиров, я схватил ее свободной рукой и потянул что есть силы. Я тянул и тянул, потея от ужаса, однако добился лишь того, что хватка слегка ослабла. Я видел, что крохотные костяшки побелели от напряжения, а кончики пальцев вокруг ногтей, напротив, покраснели. Мои плененные пальцы пульсировали от боли – с такой силой их сжимал детский кулачок.

Из-за суеты на причале – с парома сходили приплывшие пассажиры – никто не обращал на меня внимания. Люди толкались, не желая уступать друг другу дорогу. Я встал поодаль, поглощенный ужасом происходящего, испуганно озираясь, уверенный, что не избавлюсь от ненавистной руки до конца моих дней.

Я больше не делал попыток оторвать ее, вместо этого я наклонился, наступил на ужасную руку ногой и навалился на нее всем весом. В ответ детская ручка сжала мои пальцы еще сильнее. Тогда я поднял ногу и со всей силы вдавил крохотную детскую ладошку в бетон.

Руку пронзила боль, но захват ослабел, и я наконец-то выдернул пальцы!

Детская ручка валялась на причале, крошечные пальчики все еще сжимались в кулачок.

Затем пальчики разжались, и рука ползком рванулась ко мне по бетону, словно раздутый алый паук…

Я занес над ней ногу и принялся топтать ее каблуком, снова и снова, еще и еще…

Крупная купюра опять вызвала недовольство паромщика, и, чтобы не ввязываться в спор, я заявил, что отказываюсь от сдачи.

Я был не в том состоянии, чтобы спорить. Меня била дрожь, рот и горло побагровели, а грудь и гениталии обжигала боль, которая усиливалась с каждой минутой. Я еле ворочал языком.

Договорившись с паромщиком, я уселся на корме, сотрясаемый дрожью. Мы проплывали мимо бетонных стен гавани. Острые горные пики темнели на фоне неба, молчаливо прощаясь со мной. Море было спокойным. Когда я посмотрел за борт – туда, где не пенились волны, – то увидел, как солнечные лучи пронзают зелень воды.

Я понятия не имел, куда плыву.

Сдернув пропитанную кровью рубашку, я попытался найти монеты. При мысли о том, чтобы засунуть в карман пальцы, меня замутило. Монеты не прощупывались. Тогда я перевернул рубашку и потряс над палубой. Ничего.

Паром все дальше отдалялся от берега, оставляя Виньо позади, а я сидел на залитой солнцем палубе голый по пояс и наблюдал, как открываются порезы на моей груди. Время от времени я промокал кровь рубашкой. Я не смел ни с кем заговорить – мой рот представлял собой разверстую рану. По небритым щекам стекали капельки крови. Спустившись в уборную, я обнаружил, что и в паху все пропитано кровью.

Я корчился в агонии, пугая пассажиров.

Паром делал короткие остановки у каждого из островов, но я посмел сойти на берег, только когда стемнело. Это оказался Салай. Ночь я провел в местном гарнизоне, деля комнату с шестнадцатью офицерами, в основном женщинами. Мои сны наполняла боль, зловещие всполохи и неконтролируемая, неутолимая похоть. Меня преследовал рот Эльвы. Проснувшись утром, я решил, что у меня эрекция, но дело было в заскорузлых от крови простынях.