Шмагия

«Обеляры – самоназвание поклонников гения Сусуна, он же Добряк, он же Босой Пузанец. Именуемые в народе сусунитами, обеляры слово сие производят от искренней веры, что почитаемый ими гений употребляет в пищу беды и напасти, сиречь обеляет природу человеческую. Образ жизни ведут праведный, дабы способствовать кумиру в его благой прожорливости. Поелику веруют: чем больше существ встанет на стезю добродетели, тем легче будет Добряку Сусуну употребить несчастья оставшихся. И тогда снизойдет на тварной мир Ползучая Благодать во веки веков. Живут скромно, довольствуясь малым, вид же имеют опрятный. Наиболее рачительные в вере, сиречь ортодоксы, отказываются от животной пищи и блюд из бахчевых плодов, а тако же нагие омываются зимой в полыньях. Обеляров-ортодоксов легко различить по ритуальной татуировке: аспидно-черный кочет-благовест на правом виске…»

Мускулюс деликатно скосил глаза. Угольное пятнышко на указанном виске Качки действительно имелось.

– Что у вас стряслось, сударь премьер-пастырь?

– Большая беда, мастер колдун. Пропал петух отпущения, уже посвященный гению Сусуну по большому обряду.

– Вы с ума сошли!

Волосы малефика встали дыбом. Голос сорвался в сиплый шепот, напомнив шипенье разъяренного аспида. Лоб густо усеяли бисеринки холодного пота.

– Как это: пропал?! Почему не уследили?!

– Виноваты, сударь, – премьер-пастырь буравил землю взглядом, желая докопаться до адских глубин и скрыться там от вины. – В первый раз… На вас одна надежда.

Увы, такая зараза, как этот к ночи помянутый петух отпущения, числилась именно по профилю малефициума. Обеляры искренне верили, что путем большого обряда собирают на петухе, назначенном в жертву Добряку Сусуну, все беды-злосчастья земляков за истекший год. Петуха ночью уводили в лес, где и привязывали к дереву, дабы гений в облике лисы или хорька задавил бедную птицу. Трактаты на разные лады трактовали сей обряд. Но то, что жертвенный кочет обеляров при изучении оказывался насквозь, до самой печенки пропитан наичернейшей порчей, пессатум-флюидами и экзистенциальным ужасом, оставалось фактом. Видел Андреа однажды такого петуха, слышал его «кукареку»… Это Добряк Сусун без вреда подобный кошмар схарчит. Гений, право слово. Что же касается любой другой твари, включая человека, – в лучшем случае сдохнет в страшных муках. В худшем… Сожрет волк или собака – пойдет гулять по округе «сухое» бешенство. Мелкий птицекрад сварит петушка на обед – Майтракский людоед покажется невинным агнцем в сравнении с воришкой.

Один черный петух обеляров по своей разрушительной силе равен…

Черный? Совпадение? Мятлик, сукин сын, мало тебе было теленка с пятью хвостами?! Цетинка сразу тебя раскусила, злодея! Как в воду глядела.

– Петух черен и дороден?

Голос малефика обрел сухую деловитость.

– Да, сударь.

– Гребень кроваво-багров?

– Так точно.

– Когда пропал?

– После обеда. Точнее не скажу. Изольда примчалась, голосит…

– Где вы обычно приносите петуха в жертву?

– В Филькином бору, около полуночи. Вяжем к березе крученой нитью. И преблагой Сусун в облике семихвостого осеннего лиса…

– Достаточно. Я понял. У меня есть веские основания считать, что ваш петух сейчас находится именно в Филькином бору. Не гарантирую, что привязанный к березе, но, надеюсь, семихвостый лис отыщет жертву. Или вы сомневаетесь в силе гения? Возвращайтесь домой и молитесь всей общиной, чтобы я оказался прав. С душой молитесь, с тщанием! А в другой раз берегите петуха пуще глаза. Если дело обойдется, я, так и быть, не стану докладывать в столице о преступном небрежении…

Лепеча: «Премного благодарен, сударь! Я знал, я верил…», обеляр шмыгнул за ворота. Судя по звуку, бегом припустил прочь по улице: собирать общину на срочный молебен.

Мускулюс направился обратно к столу. А что? Если Клаус с Мятликом догнали парня, вышибли из него дух и отобрали петуха – это уже произошло. Сделанного не воротишь. Если Янош ушел от преследователей, скормив петуха по назначению, – слава Вечному Страннику. В любом случае исход событий станет известен завтра утром. В сердце тлела странная уверенность в благополучном завершении казуса. Уверенность была маленькая, шустрая, с кукольным личиком.

– …значит, морду набью! – встретили его слова капрала.

Малефик опустился на скамью напротив Фюрке. Долго, пристально смотрел тому в глаза. Детина заерзал, словно под седалищем обнаружился колючий еж.

– На вашем месте, капрал, я бы поступил иначе. На вашем, повторяю, месте, я бы поставил Яношу кувшин первосортной выпивки за свой счет. И каждый год в этот день ставил бы по кувшину. Вместе с мясником и вороватым дядькой Мятликом. Я понятно изъясняюсь?

Даже при закрытом «вороньем баньши» было во взгляде колдуна что-то такое, от чего Фюрке стал редкостно понятлив. Кивнул, вскочил и стал во фрунт.

– Вольно, капрал…

Кусок не лез в горло. Постное, скоромное – не лез, и все.

– Ужинайте без меня, мастер Леонард. Схожу проветрюсь.

Первой, кого он встретил на улице, была Мэлис Лимисдэйл. Ведьма выходила со двора Шишмаря.

– Не составите компанию, сударыня?

* * *