Шмелиный мед

Она у меня всегда была, — отозвался он. Ее зовут Минна. Она обычно спит у меня на коленях. А писает в меховую шапку за дверью. Я, пожалуй, ее убью.

За дверью и вправду лежала вывернутая наизнанку меховая шапка, от нее едко и тошнотворно воняло мочой. Шапка была большая, Хадар носил ее до тех пор, пока голова не стала усыхать.

К стене возле входной двери была прислонена лопата, он знал, что начнется снегопад.

Она расчистила крыльцо, разрыла круглую площадку перед домом и узкую тропинку к хлеву. Снега было по колено,

В ландшафте легенды, напишет она вечером, гора — это Гора, река — Река, лес — Лес и море — Море. Частное всегда имеет силу и для общего, отдельные формации местности представляют феномен как таковой и поэтому, похоже, лишены той индивидуальности, которую проявляют обычно все природные явления. Мир выровнен, превращен в бескровную абстракцию, он зовет к безразличию, если не сказать к отстранению. Герои легенды заражают окружение своей репрезентативностью, и ландшафт тоже становится суррогатом.

Когда она вернулась, он сказал:

— Правильно, было необходимо, чтобы ты приехала ко мне и расчистила снег.

Позднее, сидя у окна, она разглядывала сугробы возле дома и горы на горизонте, они были совершенно одинаковыми — снежные сугробы и горы. Хадар лежал не шевелясь, с закрытыми глазами, может, спал. На стене тикали часы, время от времени они начинали хрипеть и били целый час или половину.

Но он не спал, внезапно — он спросил:

— У Улофа дымит?

— Дымит.

Кошка лежала на груди Хадара. Вид у нее был поистине древний, на задних ногах почти не осталось волос, усы, мордочка и уши выцвели и приобрели желтоватый оттенок.

Он открыл глаза и чуточку приподнял голову, чтобы видеть Катарину.

— Приготовила бы ты поесть, — сказал он.

— Проголодался?

Нет, теперь он уже больше не может наслаждаться настоящим чувством голода.

Но ты проголодалась, — сказал он.

Да, пожалуй, проголодалась, — ответила она.

И спросила, что приготовить. Тогда он показал на входную дверь, ей просто надо сходить туда, в хлев, там есть все что нужно, да уж, у него даже вырвался тихий, осторожный смешок, когда он сказал:

— Там еда!

Длинное гумно, пристроенное к хлеву, было забито дровами, нарубленными и расщепленными березовыми дровами, которые были сложены в штабеля от пола до потолка. А в хлеву она обнаружила такие же штабеля: мешки с мукой и крупой, ящики с маслом, сахаром и макаронами, горы хрустящих хлебцев, консервов и сыров, коробки с вяленой рыбой и две бочки исландской сельди. С потолка свисали копченые лопатки, окорока и колбасы. И вяленая баранья туша.

Она взяла банку с пютти-панной (типичное шведское блюдо, своего рода рагу из кусочков мяса, сосисок, картофеля и других овощей). Пища, гарантирующая выживание, — было написано на этикетке. В горах, в лесу, на море.

— Ты запасся словно на случай войны, сказала она, вернувшись в дом.

— А сейчас и есть война, — сказал он.

Судя по всему, она уже привыкла к его миазмам, ела без всякого труда. Он медленно, с усилием проталкивал куски в усохшую глотку.

На минуту перестав жевать, он проговорил:

— Зато зубы, с ними все в порядке.

И, приподняв большим пальцем верхнюю губу, продемонстрировал ей: зубы сточились, притупились, но все были крепкие, ни один не выпал.

— Больно жалко такие зубы, — сказал он, — потому как у меня рак и я умру, и они испортятся.

— Верно, — согласилась она. — Эти зубы могли бы прослужить еще много лет.

У него было еще много чего сказать о теле, процесс поглощения пищи и пютти- панна заставили его временно, но серьезно задуматься о своем теле, она, сидя напротив, переводила и суммировала.