Шмотки

Я напечатала на его любви обрывки слов: братство, женская солидарность, пеньюар беременной мамочки. К тому же между утренним и вечерним пеньюарами я посетила «Old England» и «Trois Quartiers», отыскала там шотландские кильты в красную клетку, зеленые штаны с защипками – расцветка гоночной сборной зеленого ягуара, я откопала свитера цвета гусиных какашек и детского поноса, непромокаемый плащ, юбку-колокол и шляпку с обвисшими полями из дырчатого габардина, золотую сумку-кенгуру, плотные чулки – из разряда тех, что в аптеках предназначены для страдающих варикозом, – а также носочки с помпончиками, мокасины с бахромой, как у детей мистера Адамса в «Мелодии счастья». Да, в течение сорока дней я носила то, что могло считаться антисексуальным и жутким, и со всеми этими шмотками я впечаталась в сетчатку моего мужа так, что ни дамочки из благотворительных католических организаций, ни пятидесятилетняя домработница, ковыляющая по улочке в Пасси, не смогли бы составить мне конкуренцию, я была готова запечатлеться даже на каменных плитах, чтобы до него наконец дошло, чтобы его отрезало от меня, чтобы его любовь упала на землю, как перезревший фрукт.

И я победила.

Увидев мою жертву, узрев меня распятой в этом обличье мамаши, он осознал непреложность моей нелюбви, ее фатальную неизбежность. Несмотря на то что он был готов поверить, что речь идет о новой модной тенденции, готов был полюбить сей новый стиль, если бы я настаивала на этом, все же до него доехало, что Дарлинг могла сотворить с собой такое лишь в случае крайней невзгоды.

В любви шмотки куда важнее, чем слова; они служат для того, чтобы порвать отношения.

При расставании нельзя прекращать говорить друг с другом, нужно попытаться понять, чтобы стереть тайну, нередко окружающую любовь.

Мой муж на протяжении двух лет продолжал содержать меня – братское свидетельство в его пользу. Но его беспокоило то, что, оставляя меня в одиночестве, он лишается возможности быть моим защитником. Он твердил, что мне будет нелегко адаптироваться среди женщин, что они не питают любви к тем, кто проявляет слишком большое внимание к собственной внешности, что здесь царит чистая конкуренция и они не простят меня.

Он говорил, что, стоит ему отвернуться, мужчины слетятся ко мне как мухи, он предпочитает не задумываться об этом, так как это больно ранит его, слишком недавно между нами установились братские отношения. Так как он не в силах понять мою страсть к шмоткам, ему кажется, что эта страсть всего лишь никчемная повязка; для меня было бы лучше врачевать кровоточащую рану, а не бередить ее. Он также предостерегал меня против них – моих шмоток, – как будто то, чем я так дорожу, может оказаться для меня скверным; говорил, что мир тороплив и завистлив, что у людей нет времени на то, чтобы расшифровывать и читать язык шмоток, и зряшная претензия с моей стороны полагать, будто любой прохожий способен, не сочтя это за труд, пуститься на поиски того, что скрывается за моими лохмотьями (я так или иначе развелась бы с ним из-за одного этого жуткого слова); он посоветовал мне спустить красный стяг и принять во внимание, что плохое впечатление порой вознаграждается куда лучше, чем хорошее.

Одежная субсидия

А между тем костюмчик, в котором я явилась на свидание в Пюто, наверное, был веселым, но стоило мне прибыть в архитектурное бюро с интерьером из стекла и стали, как его предназначение изменилось. Теперь костюм покоится в моем шкафу. Муж загасил его взглядом. Он не разрывал моих одежд, не менял ни цвета, ни покроя. Он их даже не коснулся.

Костюм умер от его безразличия.

Голос, смягченный мятными пастилками, приобрел металлическое звучание. Бывают мужчины, которые будто язык проглотили, этот – проглотил калькулятор: он исторг следующую формулу: «мне следовало вести учет и сохранять счета». Ад кромешный! Потом он принялся подчеркивать цифры, чтобы прийти к заключению, что я слишком много трачу, слишком много денег, превращенных в платья: если сложить мою одежду в стопку, то она окажется выше проектируемых им домов. Он разглагольствовал на эту тему довольно долго, только я его совсем не слушала.

Угнездившийся в нем банкир потребовал от него принять решение о разводе, иначе ему придется расстаться с реальным банкиром. Как бы то ни было, но больше так не может продолжаться. Он сообщил, что нашей спальне я предпочитаю свою гардеробную, а белье люблю куда больше, чем его самого, что шмотки, как вьющиеся растения, наводнили всю квартиру, что цена надетого мною сегодня платья равна по стоимости сотне квадратных метров коврового покрытия или трем дверям из мореного дуба