«Шоа» во Львове

В 1938 году, в последний ноябрь, как выяснилось, под польским ярмом, когда паломники молились в соборе св. Юра за души павших героев, на Святоюрскую площадь, что около собора, пришли колонны возмущенных польских студентов. Принадлежали эти студенты к шовинистической политической партии «эндеков» — национальных демократов. Эндеки равнозначно ненавидели как украинцев, так и евреев. В аудиториях Львовской политехники и университета для студентов еврейского происхождения эндеки выделяли отдельные задние скамейки или вынуждали их во время лекций просто стоять. Непокорных евреев били. Выкрикивая украинофобские лозунги, среди которых наиболее выделялось прозвище «гайдамаки», польские студенты, которые собрались на Святоюрской площади, попробовали прорваться в сам собор, но дорогу им перегородил эскадрон конной полиции с оголенными шашками. Полиция знала что в здании епархии непрошенных гостей ожидали в засаде крепкие украинские хлопцы, которые хорошо отлупили бы мягкотелых панычей-эндеков, и не пускала их. В конце концов эндеки не очень то и рвались, ограничившись киданием камней в сторону собора. Затем они с радостным воем сожгли бумажную фигуру митрополита Шептицкого. Потом нескладно загорланили свою песенку:

Szeptyckiego na latarnię, na latarnię!
Niechaj szuja zginiemarnie, zginiemarnie![26]

Услышав дикие польские пения, Елена Дубова не вытерпела и вывела учеников на школьный двор, к стене складских помещений. Там, защищенные от возможного попадания камней, мы, под руководством любимой учительницы, запели слаженным хором, перекрывая галдеж эндеков:

Ми гайдамаки, ми всі однаки.
Ми ненавидим вороже ярмо!
Йшли діди на муки, підуть і правнуки.
Ми за народ життя своє дамо.
Не тішся, ляше, сотня поляже,
Тисяча натоміст стане до борби!
Із кайдан неволі до життя на волі
Постануть знов потоптані раби…[27]

В нашем школьном хоре пели два брата Гвоздецких, которые имели ангельские голоса, словно Робертино Лоретти. Студенты притихли, прислушиваясь к чудесному пению. Застыла на месте и конная польская полиция. А над площадью победно раздавалось:

Пірвемо кайдани, які нам тирани
Сковують щодня.
Бо ми гайдамаки, ми є всі однаки,
Ми за народ життя своє дамо.[28]

С осени 1941 года родители постоянно брали меня в кафедральный собор на воскресную певчую Божью Службу. После окончания богослужения священник оставался стоять перед престолом, а знаменитый кафедральный хор пел «Боже, великий, единый, нам Украину храни!». Вместе с хором с воодушевлением пели все прихожане. После окончания Службы часть парафиян не спешила покидать святоюрскую гору. Знакомые, образовывая группки, задерживались для дружеской беседы. Следует отметить, что территорию в пределах святоюрского комплекса, в городе неофициально считали суверенным, отдельным экзильным островом. Тут украинцы ощущали себя свободно, словно в кругу домочадцев, вслух говорили то, что думали.

Потребность обменятся мыслями в годы немецкой оккупации ощущалась особенно обостренно. Среди тем, которые оживленно обсуждались на святоюрском дворе весной 1942 года, часто выныривал еврейский вопрос. Львовяне, как украинцы, так и поляки, — категорически отбрасывали немецкую расистскую теорию. Утверждения гитлеровских пропагандистов об еврейской расовой неполноценности, — мол, евреи, какие-то недочеловеки, львовяне не воспринимали. Иногда на бытовом уровне евреев обвиняли в хитрости, лживости и еще в каких-то недостатках, но никогда в интеллектуальной неполноценности. Никто не считал евреев слабоумными недочеловеками. Наоборот, те львовяне, которые проживали рядом с соседями-евреями, точно знали, что все они отличаются набожностью и трезвым рассудком. Бытовала присказка «умный как жид» или выражение «имеет жидовскую голову» (в понимании умник).