Шофферы или Оржерская шайка

Вскоре люди возвратились со связками соломы. Руж д'Оно с лихорадочной поспешностью сбросил с себя шляпу, плащ и даже мундир, обшитый галуном, так что на нем осталась одна батистовая рубашка с кружевными манжетами и таким же жабо, на которое падал длинный хвост рыжих волос; шрам, перерезавший ему всю физиономию, побагровел, и худощавое лицо его побледнело, из-под веснушек, почти сплошь покрывавших его, обыкновенно слезящиеся глаза его теперь были сухи, блестящи и метали искры. Один из товарищей, наклонясь, шепнул ему:

– Берегись, смотри, Ле Руж, ты уж больно открываешься! Они могут узнать тебя впоследствии.

– Приму меры против этого! – дико проговорил разбойник.

Старик Ладранж смотрел на эти приготовления с удивлением и страхом.

– Но Бога ради, – наконец спросил он, дрожа, – что вы хотите со мной делать?

– Сейчас узнаем, – ответил Руж д'Оно, – куда ты прячешь свои деньги.

– У меня нет денег.

Какой-то звук, похожий на рев тигра, был ответом на этот новый отказ.

В ту же минуту вспыхнуло пламя.

Посреди комнаты зажгли одну из принесенных связок соломы, Руж д'Оно бросился и сдернул с Ладранжа его башмаки, крикнув толпе:

– Эй, вы там, держите его!

И он схватил ноги несчастного старика. Читатель, конечно, не забыл, что эта шайка разбойников под предводительством Бо Франсуа и Ружа д'Оно называлась согревателями.

Ужасный вопль издал Ладранж в последующую затем минуту, взвился в страшных конвульсиях, но несколько сильных рук придержало его.

В вопле его выразилось столько страдания, что все разбойники, исключая Борна де Жуи и Бо Франсуа, вздрогнули; даже Руж д'Оно нервно задрожал и приостановил пытку.

– Что ж, – спросил он, – довольно ли с тебя? Будешь ли теперь говорить?

Но Ладранж не решался; черты лица его были искажены страданием, глаза налились кровью, но несмотря на все, настоящее относительное спокойствие придало ему храбрости.

– Никогда, ни за что! – пробормотал он. – Я беден, у меня нет денег, убейте меня скорее!

Этот новый отказ вывел из себя. Ружа д'Оно.

Возобновленное пламя, свистя, взвилось к потолку.

В это-то время у Ладранжа вырывались те ужасные стоны, которые слышны были на Брейльской ферме, но он ничего не говорил. В этом слабом, истощенном теле происходила невероятная борьба скупости со страданием. Чтобы избавиться от последних, старик, конечно, охотно согласился бы на истребление всего рода человеческого -лишь бы не отдать свое золото.

Руж д'Оно, задыхаясь, с пеной у рта неистовствовал над несчастным. Быть может, нервозная натура разбойника заставляла его в некоторой степени разделять страдания, приносимые им жертве, но даже и эта способность его собственной натуры, казалось, усиливала его зверство. Ногти его впивались в мясо страдальца, он как кровожадный зверь, разрывающий свою трепещущую жертву, на этот раз превосходил самого себя, предпринимая все новые и новые попытки. Находившиеся в комнате разбойники отворачивались, даже им было не по себе от этого зрелища; один Бо Франсуа, завернувшись в свой плащ, казался совершенно спокойным, Борн де Жуи, все потирал себе руки, хихикал, приговаривая:

– Вот наш Ле Руж-то зарядился! Право, любо посмотреть.

Как мы уже сказали, Руж д'Оно был тигр, Борн де Жуи – шакал.

Наконец согреватель, измученный, вне себя от этой непобедимой настойчивости занес кинжал над стариком Ладранжем, чтоб покончить с ним, как вдруг Бо Франсуа остановил его.

– Нет, пока еще нельзя!

И Ле Руж в изнеможении полумертвый упал на стул. Пусть читатель по положению палача судит о положении жертвы.

Бо Франсуа подошел к своему лейтенанту и почти с улыбкой тихо прошептал:

– Я тебя предупреждал, что работа будет трудна… Никто так не вынослив, как скряга. Но уж если не можешь с ним справиться, не посчастливее ли будет со старухой? Я ручаюсь, что она знает, где спрятаны деньги.

– Вы правы! – ответил Ле Руж, вставая.

Вся бодрость его мгновенно возвратилась, и он бросился на Петрониллу.

– Теперь твоя очередь! – вскричал он дико. – Ты ведь тридцать с лишним лет в доме, знаешь тут всю подноготную, и ежели ты мне сию минуту не скажешь, где спрятаны экю у твоего барина, то и тебя так же я сейчас подогрею.

Экономка задрожала, а между тем, сохраняя свой брюзгливый и сухой тон, ответила:

– Я ничего не знаю; если б я знала, почему бы мне вам и не сказать? Что мне барские деньги? Вот он обещал мне сделать духовную, да и обманул, не все ли мне равно теперь, если только у него есть какой клад, кому этот клад достанется, вам ли или наследникам; конечно, мне все равно; но такой человек, как он, разве кому-нибудь в мире доверится, может иметь поверенных?

Как ни замучен был валявшийся тут на полу Ладранж, однако понял все сказанное и, обернув к Петронилле свое помертвевшее лицо, с трудом проговорил:

– Ты дурно судишь обо мне, милая моя, я всегда любил и доверялся тебе, и теперь тоже обещаю тебе половину, нет, три четверти моего состояния, все, если хочешь, да, я все тебе отдам!

– Да, теперь-то вы вот что говорите, а потом, когда от вас отстанут… впрочем, ведь вы сами знаете, что никогда ничего мне не говорили.