Шок от падения

— Извини. Я не хотел…

— Говори тише. Одевайся.

В спальне родителей кто-то кашлянул, и мы оба замерли. Саймон устроил из этого целое представление: он застыл, не шевелясь, только смеющиеся глаза двигались из стороны в сторону.

— Хватит тупить. На, одевайся.

Я бросил ему кучу одежды и его дождевик на застежках.

— Но ведь сейчас нет дождя, Мэтт.

— Нет, но может пойти. И сейчас холодно. Где фонарь?

— Он у тебя в сумке.

— Ах, да. Тише.

Мы оделись, Саймон надел плащ и начал его застегивать. Саймон всегда долго с этим возился, особенно если нервничал, но он жутко обижался, если кто-то пытался ему помочь, поэтому я просто сидел, щелкая выключателем фонарика, и смотрел, как мой брат вдевает язычки от застежек не в те дырки и в который раз начинает все сначала.

— Я не могу справиться с этими застежками, Мэтт.

— Ты хочешь, чтобы я застегнул?

— Нет, я сам. А мы правда увидим труп?

— Ага. Продень вон в ту дырку.

— Я сам знаю.

— Тс-с-с! Я знаю, я только хотел…

— Готово! — Он улыбался мне своей бесшабашной улыбкой во весь рот.

— Тогда пошли.

Я вижу свою руку, тянущуюся к ручке двери вагончика, но не узнаю ее. Я не вижу ту нить времени, которая превратила руки ребенка в мои, покрытые пятнами чернил и табака, с обкусанными до мяса ногтями.

Я открыл дверь и вышел в последние полчаса жизни Саймона. Мой брат следовал за мной, замирая от восторга.

— А куда мы идем? Где он?

— Недалеко, вон там.

— Кажется, дождь начинается.

— Надень капюшон.

Я включил фонарь, только когда мы прошли мимо вагончиков и оказались на узкой дорожке, ведущей к тому месту, где надо было стоять, когда наступала твоя очередь закрыть глаза и считать до ста.

Дождь припустил в полную силу.

Теперь Саймон уныло плелся за мной, оглядываясь через плечо.

— Мэтью, мы должны вернуться. Я устал. Ночью нельзя выходить из дома. Все спят. Давай вернемся.

— Ну что ты как маленький. Это за углом. Вот здесь. На, подержи.

Я всучил ему фонарь, и мы завернули за угол магазина, к клочку травы рядом с мусорными баками. Здесь было темнее.

Однако мне тоже стало страшно.

Наверное, потому что ночью все кажется страшнее, чем днем, а кроме того, я разозлился. Я злился из-за того, что я всегда за все отвечаю, а Саймону достается только любовь и внимание. Я упал и разбил коленку, но на меня все кричали, а еще эта девчонка с ее дурацкой куклой решила, что она тоже может на меня кричать.

Я злился на Саймона за то, что он не может держать фонарь ровно, за то, что он раскачивается с пятки на носок, причитая, что пора возвращаться, что он не хочет смотреть на труп. Я разгребал руками влажную почву там, где стоял деревянный крест, пока мои руки не наткнулись на что-то мягкое.

— Мне это не нравится, Мэтью. Я промок. Тут нет никакого трупа. Все, я возвращаюсь. Я иду домой.

— Подожди! Свети сюда и держи фонарь ровно.

Я отбросил комок грязи, потом еще один. Саймон рядом со мной смахивал с лица дождевые капли. Он просил меня остановиться, ему было страшно. Но я не слушал. Я протянул ему мокрую, грязную куклу. Ее руки хлопали по бокам. Я потешался над Саймоном, над его испугом: вот видишь, Саймон, это всего лишь глупая кукла. Смотри! Она хочет поиграть с тобой.

Он пятился назад, обхватив себя руками, как он делал, когда впадал в панику, когда никакие слова не могли его успокоить. Он умолял меня: хватит! Перестань! ПОЖАЛУЙСТА! Фонарь в его дрожащих руках светил прямо на куклу. Ее глаза-пуговицы блестели в его лучах.

— Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.

Саймон попытался убежать, как обычно, по-дурацки наклонившись вперед и широко разводя ноги в стороны. Ему даже удалось протиснуться между стеной магазина и мусорными баками.

— Она хочет поиграть.

Я помчался вокруг водопроводной колонки и выскочил у него на пути, отрезая ему дорогу обратно к вагончику. Саймон замер, уронив фонарь, и тот со стуком упал на землю. Я подобрал его, все еще смеясь, и направил брату в лицо.

Теперь это было уже не смешно. Совсем не смешно. Он рыдал, свисавшие из носа сопли прилипли к мокрой губе. Теперь его лицо больше не напоминало луну. Ему было очень страшно.

Где-то далеко волны разбивались о скалы, и та девочка, которая накричала на меня и приказала мне убираться, всхлипывала во сне.

— Саймон. Я пошутил. Это была шутка.

— НЕТ! НЕТ!

Он со всей силы ударил меня в живот.

Я всегда был размазней. Мое тело обмякло, у меня перехватило дыхание.

— Это была…

Я никак не мог отдышаться.

Он повернулся и двинулся по дорожке прочь от вагончиков, от меня.

— Саймон, постой. Пожалуйста.

Но теперь он был быстрее меня. Он выбежал за калитку, потом по автомобильной дороге и вниз по тропинке на скале, в темноту.

— Саймон, подожди.

Я никак не мог его догнать.

Не мог.

Смерть Саймона Энтони Хомса была жестокой и внезапной.

Он умер от пренебрежения.

По крайней мере, так мне это сейчас представляется. Вся вселенная отвернулась, для него не нашлось в ней ни капли любви и заботы.