Шоколад

— Думаю, тебе тогда было года два, — лукавым тоном сказала она. — Или почти два. Да и волосы у нее гораздо светлее. Не может быть, чтобы это была ты, верно? Да и потом, я, как мать, гораздо лучше той женщины.

— Конечно, это не я. Ты — отличная мама, замечательная. Не волнуйся. Ты ни за что не стала бы подвергать меня опасности.

Мать раскачивалась и улыбалась.

— Беспечная женщина, — проникновенно напевала она. — Легкомысленная. Абсолютно не заслуживает такой милой доченьки, верно? — Я мотнула головой, чувствуя, как все мое существо внезапно объял холод. — А я была тебе хорошей матерью, правда, Вианн? — совсем как ребенок допытывается она.

Я поежилась. Бумага слоится под моими пальцами.

— Да, — заверила я ее. — Ты хорошая мать.

— Я хорошо заботилась о тебе, правда? Никогда тебя не бросала. Не отказалась, даже когда тот священник сказал… сказал то, что сказал. Я тебя не оставила.

— Нет, maman. He оставила.

Я уже парализована холодом, с трудом соображаю. Только и думаю про то имя, так похожее на мое, сопоставляю даты… И разве я не помню того медведя, того красного слоненка с истершимся плюшем, неутомимо путешествовавшего со мной из Парижа в Рим, из Рима в Вену?

Конечно, это могла быть ее очередная иллюзия. Ей все время что-то казалось — то змея под одеялом, то женщина в зеркале. Не исключено, что и про меня она нафантазиро-вала. В жизни матери почти все сплошная выдумка. И к тому же столько лет прошло. Какая теперь разница?

В три часа я встала. Постель горячая, простыни скомкались, сна ни в одном глазу. Я зажгла свечу и прошла в пустующую комнату Жозефины. Карты лежали на своем месте, в ящичке матери. В моих руках они как живые. Влюбленные. Башня. Отшельник. Смерть. Я сижу, скрестив ноги, на голом полу и тасую, раскладываю карты — отнюдь не для того, чтобы убить время. Рушащаяся башня с падающими людьми. Что это означает — понятно. Мой извечный страх непостоянства, страх перед дорогой, боязнь утрат. Отшельник в капюшоне, наполовину скрывающем его лукавое бледное лицо с впалыми щеками, очень похож на Рейно. Смерть я знаю хорошо, потому заученным жестом машинально выкидываю вилкой пальцы на карту — прочь! Но о чем же предупреждают меня Влюбленные? Я подумала о Ру и Жозефине — они даже не подозревают, как много у них общего, — и не смогла подавить в себе зависть. Зато у меня вдруг возникла уверенность, что эта карта выдала еще не все секреты. В комнате запахло сиренью. Может, в одном из флакончиков матери треснула пробка? Несмотря на ночную прохладу, меня окутывало тепло, жар проникал в подложечную ямку. Ру? Ру?

Дрожащими пальцами я поспешно перевернула карту.

Еще один день. Что бы это ни было, один день подождет. Я опять стала тасовать карты, но мне не хватало сноровки матери, и колода посыпалась из рук на деревянный пол. Отшельник упал лицом вверх. В мерцающем сиянии свечи он как никогда похож на Рейно. Кажется, будто он посылает мне злобную улыбку из складок капюшона. Я найду способ расправиться с тобой, обещает он. Ты думаешь, что победила, а я все равно отомщу. Я ощущаю его желчь на кончиках своих пальцев.

Мама назвала бы это знамением.

Внезапно, в непроизвольном порыве, природа которого мне и самой неясна, я схватила Отшельника и поднесла его к пламени свечи. Несколько секунд огонь просто облизывал твердую карту, потом ее поверхность начала пузыриться. Бледное лицо исказилось в гримасе и почернело.

— Я тебе покажу, — шептала я. — Только попробуй вмешаться, я…

Карта вспыхнула, и я бросила ее на пол. Огонь угасал, разбрасывая искры и пепел по половицам.

Я ликовала. Ну, кто теперь командует сменой декораций, а, мама?

И все же сегодня меня не покидает ощущение, что я стала игрушкой в чьих-то руках, по чьему-то наущению вытащила наружу то, что лучше было бы не обнажать. Я не сделала ничего дурного, успокаиваю я себя. У меня не было злого умысла.

А тревожное ощущение не проходит. Я чувствую себя легкой, невесомой, как пушинка молочая. Готова лететь, куда прикажет ветер.

Глава 35

28 марта. Страстная пятница