Шоколадный папа

— Почему? Почему мне нельзя говорить о том, что я чувствую? Почему я должна быть спокойной, ЕСЛИ Я ВОВСЕ НЕ СПОКОЙНА, а тебе ТАК ЛЕГКО ВЗЯТЬ И ЗАБЫТЬ МЕНЯ!

— Так, тебе пора идти. Ты не имеешь права…

— Какого ПРАВА? А у тебя есть право? У ТЕБЯ ЕСТЬ ПРАВО СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ С ТАКИМ ВИДОМ, БУДТО ТЫ ВСЕ ЗАБЫЛ?

— Ты что, не понимаешь? Ты не имеешь права приходить сюда и устраивать перебранки! Ты мешаешь соседям!

— Что ты сказал?

— Соседи. Здесь есть соседи, которые хотят спать.

Андреа встает. Это была последняя капля. Проклятая капля.

— Черт бы тебя побрал, Каспер, — говорит она и понимает, что это неправильно. Понимает мгновенно, но уже за порогом. Выбегает на улицу, в тошнотворную идиллию. Почему вокруг — в этих маленьких симпатичных окнах, в этих вишневых деревьях — не видно, как плохо, как больно… Почему никто не кричит из окна — вот этого, с занавесками в цветочек? Пусть кричат хором, пусть звучит «техно» или их песня — искаженная, изуродованная, фальшивая, — И НЕ НАДО СКРИПОК! Не надо было говорить «черт бы тебя побрал, Каспер». Черт бы тебя побрал, Андреа. Нет, не так. Но ведь она первая начала. Разве не так, Каспер? Разве не я виновата во всем, разве я не лгу себе, думая, что ты…

Она бежит. Порой все происходит так быстро. Она бежит, и на улице по-прежнему светло и, может быть, вообще не стемнеет. «Соседи», — вертится в голове у Андреа, которая теперь бежит в верном направлении — по дороге, которую надо было выбрать с самого начала. Соседи! Так легче бежать. Какие еще соседи? Какое ей дело до них, какое ему дело, — ей надо было выплакаться, выкричаться, Каспер должен был утешить…

Разве он все еще обязан ее утешать?

Вот она, правильная улица с правильным названием, правильный номер дома, но на двери — совершенно неправильно, почему никто до сих пор не заметил, ничего не сказал, почему она сама не увидела? На двери оба имени, вместе: Андреа и Каспер — правильные имена в неправильной комбинации на неправильной двери. Ей не хочется возвращаться туда. Отпирает дверь и ступает в гробовую тишину — Марлон, хотя бы Марлон! Берет на руки, прижимает к себе — Марлон мурлычет, а иначе и не бывает.

Почему бы не жить в палатке на балконе?

В Город Детства, ненадолго: там универмаг «Домус» (через «о»!) и воспоминания о дискотеках в Доме культуры — бутылки со спиртным, спрятанные в клумбах, хмель в голове и в ногах. Вместе с алкоголем Андреа открылся целый безграничный мир, в котором она и смелее, и красивее. Однажды, когда она выкапывала бутылку из клумбы возле Дома культуры, рядом внезапно возник Карл и толпа японцев с фотоаппаратами. Подумать только, как быстро можно протрезветь, если того требуют обстоятельства! Андреа было семнадцать — почти взрослая, — и Карл тоже был под хмельком, но в меру и к месту. Всем японцам обязательно нужно было поздороваться с Андреа, а один даже сфотографировал ее.

— Oh, so you are the daughter.[33]

Если бы у нее не плыло перед глазами от напряжения, она сгорела бы со стыда, стоя посреди клумбы. Незнакомое лицо Карла, блестящие глаза и беззаботная улыбка: гордый отец любимой дочери?

Непонятные воспоминания. Выскакивают из глубин какого-то бессознательного без связи с происходящим — что бы ни происходило.

А происходит вот что: Андреа стоит посреди города, Города Детства, обнимает Марлона и ВСПОМИНАЕТ.

Воспоминаний слишком много. Светит солнце. Клумбы в парке с фонтаном сияют многоцветьем — выходит слишком ярко, некрасиво. Не зная, на чем остановить взгляд, пытаешься смотреть на все цвета сразу, и тогда они исчезают. Снова центрифуга. Если бы воспоминаний было меньше, было бы легче оставить прошлое позади, выдержать, выстоять.

Андреа смотрит на город. Люди проходят мимо. В Доме культуры на месте кафе, где раньше продавали воду с сиропом и залежавшиеся пирожные, открыли зеленый ирландский паб. Магазин «Джинс энд Клозес» переехал. Андреа держит Марлона на поводке. Звуки и люди вокруг парализовали его, так что он даже не пытается вырваться. Андреа к тому же крепко затянула ремни и пять раз обмотала поводок вокруг руки. Так надежнее. Если опустить Марлона на землю, он поползет вперед, прижимаясь к земле и дико озираясь. У Андреа короткие иссиня-черные волосы — теперь ее, пожалуй, никто не узнает. Впрочем, никого из преследователей здесь, наверное, уже нет — но и добрых знакомых встречать совсем не хочется. Ведь у них остались воспоминания — образ Андреа, способный пошатнуть нынешний, истинный облик. Поэтому Андреа не стоит на месте, идет дальше. Направляется к зеленому пабу, но он закрыт. Открывается в шестнадцать ноль-ноль.