Шоколадный папа

Чувствует девочку Андреа, которой не дотянуться до зеркала в туалете рядом с комнатой для гостей. На обоях мелкие сердечки, Андреа не дотянуться до своего отражения, а стул не проходит в узкий дверной проем. Андреа всего четыре, она не видит перемен, не замечает их — она лишь чувствует настроения. Ей знакомы звуки, свет, темнота. Она не слышит телефонного звонка Карла: «Я хочу попробовать снова жить с вами…» — так ли все было? Нет ощущения злобы, а если нет ощущения, есть ли злоба? Что скажешь, Эва-Бритт? «Пожалуйста, Каспер, давай попробуем снова. Давай попробуем? Каспер, пожалуйста!» На повторе, репризой, во веки веков. Пока смерть не разлучит нас. Любить тебя в печали, Каспер, — теперь я знаю, что это такое! Неужели, черт возьми, так сложно решиться любить меня, как прежде? Нет, только не чертыхаться. Просить и умолять до боли в коленях, но тихо.

Каспер, царь и бог. Светлая память ее любимому. Маддалена в свете прожектора. Погаси лампу, Андреа! Промотай вперед.

В ожидании Маддалены — 3

Андреа кладет на стол ноги в сапогах из крокодиловой кожи. Сдвигает на лоб ковбойскую шляпу. В газете написали, что какой-то злодей хочет причислить «Имован» к классу наркотических веществ! Изъять его из свободной продажи. Всегда считалось, что «Имован» не вызывает зависимости, а когда Андреа сказала одному из врачей, что она чувствует привыкание, он снисходительно улыбнулся и покачал головой, открыв перед Андреа фармакологический справочник.

— Да, возможно, вам так кажется, — ответил он, — но это неправда.

«Придется уйти в подполье», — думает Андреа, допивая коктейль и заказывая еще один.

— Signorina, you look pale![49]

Андреа знаком отгоняет портье, соблазнительно-марципаново улыбаясь. Сегодня у нее розовые губы. Андреа считает, что пить «Маргариту» можно лишь с розовой помадой на губах. Вкус становится лучше, если на бокале остаются отпечатки губ. Андреа читает дальше, быстро пробегая текст глазами, пьет маленькими глотками. Предупредительный знак на упаковке «Имована» разрастается до невероятных размеров. Пульсирует сквозь зеленый полиэтилен аптечного пакета, и Все Видят. Андреа-Наркоманка. Огромный предупреждающий знак, и аптекари сочувственно улыбаются или просто отрезают: «Не смешивать с алкоголем!» — и в их здоровых взглядах читается обвинение.

И вот появляется она! Грозная Маддалена! Распахивает дверь, как герой вестерна. Андреа пытается нашарить пистолет. Маддалена разводит руки в стороны, будто едва спустившись с распятия. Волосы и наряд, словно у героини исторической драмы. Формы, как у раздавшейся Риты Хейворт. Синий плащ с капюшоном поверх вычурно позолоченного платья. Туфельки, как у Золушки, — разумеется, золотые. Андреа встает, ослепленная, оправляет ярко-розовое платье. Стоит, чуть расставив ноги: колени дрожат. Все в фойе замерли, словно на фото. Бокалы на столе покрылись инеем. Андреа бросает взгляд на свой пустой. Если бы она только успела выпить еще пару-тройку!

— Дорогая Андреа! Как хорошо, что ты еще здесь! Дай-ка я тебя поцелую! Выглядишь потрясающе! Подумать только, у Карла такая красивая дочь!

Маддалена говорит громко, ее сверкающие слова разбивают чары, и люди в фойе снова принимаются разговаривать, позвякивая бокалами. Маддалена отбирает у Андреа нож, а Андреа даже не замечает.

— Не надо бояться меня, дорогая! Мы же почти родственники!

— Родственники? Ну да, тебе, наверное, так кажется…

— У нас, так сказать, есть некий общий знаменатель, и потому нам стоит узнать друг друга получше, не так ли?

— Тебя все равно не существует! Ты моя фантазия!

— Что ты болтаешь, милая моя! Я стою перед тобой. В высшей степени реальная. Ты даже запах мой чувствуешь, не так ли?

— Как не чувствовать! Ты пахнешь… сильно.

— Женщины должны сильно пахнуть. У женщины должны быть большой рот и влажная промежность, не правда ли? «Пизда» — красивое слово в отличие от «промежности», «вульвы»… «киски»… киска — это жалкий маленький зверек, не так ли?

— Киска… миска… — скромно добавляет Андреа.

— Вот именно! Какое отношение драгоценная часть нашего тела имеет к мискам и прочей утвари?

Маддалена громко смеется, усаживаясь в серо-голубое бархатное кресло.

— Присядь же, дорогуша. Сидеть приятнее, чем стоять. К тому же можно пить коктейли, раздвинув ноги, и в то же время читать книгу Стуре Дальстрема,[50] кокетничая с мужчиной. Это чисто женская способность — делать несколько дел!

Андреа стоит, ошарашенная этим ураганом.

— Ты… все еще любишь… Карла? — заикаясь, спрашивает она.

— Живая любовь длится до самой смерти, но уменьшается и разрастается в такт менструальным циклам и смене времен года. Тебе кажется, что я говорю, как Ирена, не правда ли? Но я вовсе не столь загадочна. Мне нравятся слова, как и тебе, но я не люблю мудрить.

— Я понимаю, что ты говоришь.