Шолохов

— Это значительное литературное произведение, хотя я написал бы с других позиций.

— А вы сами описаны в романе верно?

Сенин пожал плечами.

— Да я, в общем, никак не описан. Человек по фамилии Сенин говорит там всего одну фразу. Указано также, что он командовал комендантской ротой во время казни. Последнее — верно.

— А что вам больше всего понравилось в «Тихом Доне»?

— Он описывает сильных людей в трагических обстоятельствах. Прекрасно знает казачью жизнь.

Резник повернулся к Шолохову.

— Михаил Александрович, обвиняемый Сенин в вашем распоряжении. Садитесь, гражданин Сенин.

Илья Ефимович ушел за свой стол, под портрет Сталина, а Михаил с Сениным остались друг против друга за приставным столом для заседаний. Ауэрбах примостился за чайным столиком.

— Александр Степанович, — откашлявшись, начал Михаил, — как вы, наверное, поняли, наша беседа не имеет отношения к следствию по вашему делу. Я попросил о встрече с вами исключительно в литературных целях. Вы любезно изъявили желание отвечать на любые мои вопросы, но вы вовсе не обязаны отвечать мне на такие, которые могут усложнить ваше положение.

Сенин хмуро кивнул.

— Моя задача упрощается тем, что вы, оказывается, читали первые книги моего романа. Верно ли описан суд над подтелковцами?

— В целом — верно. Полагаю, вам удалось поговорить и с другими очевидцами. Правда, обсуждение участи обвиняемых было более длительным, чем изображено у вас, и не ограничивалось выкриками: «Пострелять»!», «Ксмёртнойказни!» Перечислялись те беды, которые принес на Дон Каменский ревком, захватив власть. У вас от этого остались обрывки фраз, вроде той, что вы приписали мне: «Каледин на том свете нам спасибо скажет».

— А вы ее не говорили?

— Не помню, чтобы я говорил именно так, но вообще о том, что мятеж Подтелкова и Кривошлыкова привел к гибели мудрого, здравомыслящего политика, а потом и многих простых людей, говорили. Не припомню также реплики члена суда Февралева: «Жиды какие из них есть — убить!..»

— А вы хорошенько, хорошенько вспоминайте! — властно потребовал вдруг Резник.

Михаил с укором посмотрел на него:

— Илья Ефимович, я же обещал Александру Степановичу…

— Хорошо, хорошо, — недовольно пробормотал Резник.

— Нет, вы напрасно думаете, что я что-то скрываю, — повернулся к нему Сенин. — Среди арестованных было, быть может, один-два еврея, остальные — казаки и несколько русских рабочих. Я не стану утверждать, что Февралев ничего подобного не говорил, очень уж шумно было в помещении, члены суда перебивали друг друга, но я, помню, удивился, когда прочитал об этом у вас.

— А что вы скажете об описании казни? Если хотите, можете не отвечать на этот вопрос.

— Я уже подробно рассказывал в этом заведении, и не раз, о моем участии в тогдашних событиях. Так что скрывать мне нечего. Казнь описана вами близко к тому, что происходило в действительности. Но если под отрядом Петра Мелехова вы имели в виду базковскую сотню Харлампия Ермакова, то базковцы, в отличие от ваших татарцев, не дали ни одного добровольца для приведения приговора в исполнение.

— Мне хотелось бы знать, как сложилась ваша судьба после апреля 18-го года.

— Вплоть до начала 20-го года воевал в Белой армии, отступил от Новороссийска с Деникиным, а потом сдался под фамилией Евлампьев, вступил в Красную армию, дослужился до командира эскадрона, — по-военному кратко рассказывал Сенин. — После окончания польской кампании стал следователем особого отдела Блиновской дивизии. В 21-м году был опознан в Ростове жителем станицы Боковская Мелеховым и арестован.

— Мелеховым? — переспросил Михаил.

— Да, Мелеховым, — усмехнулся Александр Степанович. — Бывают такие совпадения… Я, когда начал читать ваш роман, подумал: не тот ли? Но, судя по всему, не тот. Трибунал приговорил меня к расстрелу. По всероссийской амнистии 23-го года я был помилован и сослан на Соловки. В октябре 26-го года меня досрочно освободили за примерное поведение. Вернулся в Боковскую, стал учителем в школе второй ступени. В начале 27-го года был арестован по делу Харлампия Ермакова. Но я с ним после 18-го года даже не встречался. Тогда меня вновь стали допрашивать об участии в казни подтелковцев… Тем не менее по окончании следствия я был отпущен на свободу.

— Так это правда? — удивился Михаил. — А я думал — байки. Отчего же вы, если к вам проявили такое снисхождение, повели борьбу против советской власти?

Сенин внимательно, исподлобья посмотрел на Шолохова своим тяжелым взглядом, словно читая его мысли. Он вдруг чему-то мрачно улыбнулся и скороговоркой сказал:

— Оттого, что я стал тогда их секретным сотрудником. Я создал им «Союз освобождения Дона», набирал туда всякую мелочь. А теперь я им нужен как глава «Союза». Меня убирают…

— Молчать! — заорал Резник. С грохотом опрокинув кресло, он подскочил к Сенину и ударил его по лицу. Сенин, оскалившись, неожиданно боднул Резника головой в тощий живот. Илья Ефимович охнул и сложился пополам, схватившись руками за край стола.

— Охрана! — завизжал Ауэрбах, пулей вылетая из кабинета.