Шолохов: эстетика и мировоззрение

Трагический герой не может быть спасен или прощен какой-то сторонней силой; все его решения, в том числе самые тяжкие, принимаются только его собственным сознанием, и они не имеют никакого другого оттенка, кроме как трагического: у него нет другого пути иначе как к высокой смерти, не покоряясь внешним обстоятельствам и не сдавшись самой жизни, так тяжко его «исказнившей».

Нельзя не умереть, невозможны никакие компромиссы, а главное, нельзя жить после такой, братской по существу, пролитой крови. Да и к тому же – в с е х его родных и близких выкосила судьба – какая тут может быть награда для подобного героя в виде перспективы жизни – к некому возвращаться. Ведь, обнаруживая на берегу Дона Мишатку, сына, он и не знал до этого – жив ли он; его влекла п о с л е д н я я надежда, что жив…

У Григория нет примирения с жизнью, что, к примеру, мы наблюдаем у другого трагического героя писателя – Андрея Соколова: тот всё и всех потерял, защищая свою отчизну в столкновении с безусловным врагом, захватчиком. С кем воюет Григорий? – со своим другом, станичником, односумом, другим русским человеком.

Кого извинять и с кем он должен примиряться? На этот вопрос нет ответа ни у него, ни у самой жизни, которая только-только стала устраиваться после кровавой бани революции и гражданской войны, у народа, обескровленного и придавленного немеренными потерями, не знающего, что его еще ждет и голод 20-х и 30-х годов, и ужасы коллективизации, и неоправданные репрессии, и очередная война с германцами, и послевоенный голод. Да и у какого народа может найтись столько сил, чтобы все это пережить?

Катастрофа мироустройства и самого развития жизни – вот что лежит в основе трагизма Григория Мелехова. Он – в отличие от античных трагических героев или подобных героев Шекспира – попадает в безвоздушное пространство трагических противоречий космического масштаба. Он – достойный, смелый, свободный человек попадает в сеть коллизий, невозможных для понимания отдельным человеческим умом. Остается одно – сопротивляться как можно дольше, поступая даже, как кажется, во вред себе (выйти из укрытия, не дожидаясь амнистии).

Трагизм не только в нем (Григории), не в особенностях его характера, не в случившейся мировой войне, а потом революции – все это частности и случайности – трагизм обнаруживается в самой жизни, которая вывернулась наизнанку, и не только для него, такой темной, трагической своей стороной.

«Песчинка» – так определит человека в таких обстоятельствах Шолохов в рассказе «Судьба человека». Какая уж тут индивидуальность, вина или ошибка, право выбора, гуманистические ценности и прочее! В «Тихом Доне» и «Судьбе человека» трагичен не только герой, но и сам писатель, пишущий об этом, а также и читатель, воспринимающий эти тексты, – так как они все вместе находятся в одном пространстве – потерявшей на время главный смысл – русской жизни ХХ века.

Изоморфность шолоховского мира, его героев, самой жизни существованию России в ХХ веке – настолько уникальны, что это выдвигало и будет выдвигать в дальнейшем (как, впрочем, и по отношению к Шекспиру) версии об ином, мнимом авторстве главного романа писателя. На самом деле так оно и есть: главным субъектом шолоховских текстов является само русское бытие во всей своей трагической неупорядоченности, разрыве и уничтоженности прежних смыслов и слабом порождении новых, где в рамках одной семьи в одно поколение совершается больше трагических событий самого радикального толка, чем в какой-либо «тридцатилетней» или «столетней» войне обыкновенной Европы.

Эдип у Эсхила взялся узнать то, на что нет ответа. Не познав его – он гибнет. И другого быть не может и не должно в человеческой культуре. Трагическое нуждается в искуплении, так как это следствие нарушения неких принципиальных основ человеческого существования. Это искупление и совершается трагическим героем единственно возможным образом – через его собственную жизнь. Нет у него другой возможности и другого «имущества» в нравственным смысле, которым он должен оплатить свою вину перед жизнью. И то, что шолоховский герой принимает эту вину в таком персонализированном виде не может не восхищать: человек оказывается способным к сопротивлению, на которое могли покуситься только боги. Его гибель – это мета на том месте, где в культуре фиксируется путь, по которому нельзя двигаться дальше никому. За это уже заплачено кровью и смертью лучших из людей.