Шолохов. Незаконный

Шолохову приобрели гимназический форменный костюм, сняли квартиру и устроили в гимназию имени Григория Шелапутина № 9, проплатив сто рублей на год вперёд. Для понимания: средняя месячная зарплата тогда составляла порядка двадцати рублей. Учитывая стоимость квартиры, какие-то деньги на проживание, посылки из дома, на учёбу юного Миши уходило столько средств, сколько хватило бы на жизнь целой семьи из двух-трёх человек.

Гимназия располагалась в Трубецком переулке: ныне это переулок Хользунова. Огромное здание с большим количеством разнообразных помещений, включая актовый и спортивный залы. Счёт учащимся шёл на сотни. В гимназии давали восьмиклассное образование; в программе обучения были немецкий, французский и древние языки: греческий и латынь. Это была одна из самых лучших и престижных гимназий во всей России. В этом смысле, конечно, нелепы любые рассуждения о диком, не покидавшем хутора казачонке, который едва ли мог стать писателем.

Миша проживал на Плющихе, в Долгом переулке – ныне улица Бурденко, 20, седьмая квартира, – у родственника по отцовской линии Александра Павловича Ермолова. Он служил учителем подготовительных классов шелапутинской гимназии, преподавая пение и рисование. Миша жил в одной комнате с его сыном Сашей – сверстником и одноклассником.

По договорённости с отцом Шолохова, Александр Павлович присматривал за ребёнком. На учёбу ходили все вместе, втроём – старший и младший Ермоловы и Шолохов. Ермолов увлекался фотографией. Сохранилось совместное фото: отец и сын Ермоловы и глазастый, чуть лопоухий, внимательно глядящий в объектив Миша.

По соседству с ними, в том же Долгом переулке, проживал тогда Иван Бунин – 45-летний, известный уже российской читающей публике литератор. В романе «Тихий Дон» цитируются стихи Бунина. Возможно, они встречались, проходя мимо друг друга: маленький казачонок в гимназической форме – и высокий, изящно одетый господин с тростью.

Шолохов вспоминал потом, что мать его выучилась грамоте только для того, «чтобы не прибегая к помощи отца самостоятельно писать мне письма». Писала крупными буквами, допуская детские, чуть нелепые, чуть смешные, такие трогательные ошибки.

Эта разлука с малой родиной понемногу дала Шолохову осознание, кто он на самом деле.

Он – донской.

Да, он не знал в полной мере казачьей работы. Да, его отец был грамотным, читал книги, ходил в городской одежде и сына тоже настойчиво обучал наукам и одевал в городское, тем самым вольно или невольно усугубляя разрыв ребёнка с казачьей средой. Между прочим, казаки били своих детей, а отец Мишу – никогда.

Но, пожалуй, только из имевшего расстояние для наблюдения за средой подростка и мог вырасти знаток и певец своей среды. Разлука вынудила его, засыпая, вспоминать казачьи песни и прибаутки, имя всякой степной травы. Видеть и отмечать различия в упряжи, в одежде, в поведении казаков и москвичей. Перед нами слом, обернувшийся безусловным литературным богатством.

Так Максим Горький, отправленный родным дедом «в люди», прошёл сквозь разнородный, чужой быт, подглядывая по пути даже не десятки, а сотни типажей, пробуя многие профессии и ни в одной не оставаясь, – и стал безо всякого преувеличения великим знатоком жизни как таковой. Он сумел описать с равным мастерством и людей дна, и пролетариев, и купцов, и заводчиков, сам не принадлежа ни к одному из этих сословий и даже из мещанской нижегородской среды изгнанный ещё подростком, однако запомнивший всё навсегда.

Так Сергей Есенин – сын московского приказчика, внук дедов-предпринимателей, никогда в полной мере не знавший крестьянского труда и, по сути, им не занимавшийся, – воспел крестьянство и стал главным крестьянским поэтом России. При всём том, что он оставил деревню ещё ребёнком – сначала попав на обучение в церковно-приходскую школу, а затем переехав в Москву, – и никогда больше туда надолго не возвращался.

Но Шолохов, в отличие от них, в родной дом вернётся, именно там пройдя через все трагедии эпохи.

* * *

Лето 1915-го он провёл в Каргинской. Застал там известие о гибели на фронте соседа Ивана «Шамиля» Ковалёва, носившего в романе имя Прохор.

«Тихий Дон»: «Билась головой о жёсткую землю жена Прохора Шамиля, грызла земляной пол зубами, наглядевшись, как ласкает вернувшийся брат покойного мужа, Мартин Шамиль, свою беременную жену, нянчит детей и раздаёт им подарки. Билась баба и ползала в корчах по земле, а около в овечью кучу гуртились детишки, выли, глядя на мать захлебнувшимися в страхе глазами».

Дочь реального Ивана Ковалёва, Агафью Ивановну Дегтярёву, разыскали в своё время краеведы, она рассказала, что примерно всё так и было, только приехал с фронта не Мартин, а третий Шамиль – Алексей. И служили они не на Западном фронте, а на турецком: «Шолохов описывал за маму… Когда дядя Алексей ездил под Турцию, приезжает оттедова, мать пришла, услыхала, что отец приехал. Я как раз была на мельнице, там говорят, дядя приехал, отца нету. Мать там всё на себе порвала, последнюю рубаху она на себе рванула. Что в книге писалось, то и она точно, мать-то, говорила…