Шолохов

В мае отправился в Венгрию по личному приглашению главы этой страны и с разрешения своего ЦК. Но условились, что с ним поедут группа вёшенских колхозников и секретарь райкома. Им, заявлял, надо посмотреть, что можно и нужно перенять у тамошних земледельцев-мадьяр. Прилетели. Донцам одно интересно, венграм — другое; для них важен писатель Шолохов. Посему для него особая программа: выступления, выступления. Одна газета выведала у него кое-что на особицу для интервью и снабдила его интригующим подзаголовком «Есть такие оперы, с премьер которых он убегал…». Это такой журналистский прием, чтобы выделить в беседе оперу «Тихий Дон»: «Когда я ее прослушал, то сразу сказал, что в опере нет ни одного мотива казачьих песен. Дзержинский ответил, что Пушкин, наверное, тоже был бы недоволен операми Чайковского. Я ему ответил: это правда, но вы не Чайковский, а я не Пушкин».

Как только приземлился в Москве после перелета из Будапешта, ему сообщили новость: не уезжайте — ваше 60-летие по указанию ЦК будет праздноваться в столице.

Остался. В день рождения ему награда — высшая — орден Ленина. Вручал председатель Президиума Верховного Совета. Вечером же в Колонном зале Дома союзов — выступления-приветствия и концерт для почти тысячи почитателей писателя в присутствии высокопоставленных представителей от ЦК. Подарили газету «Известия». Узнал из статьи, что тираж его книг только на русском — аж зарябило в глазах от цифр — 37 миллионов 335 тысяч экземпляров да на других 73 языках больше трех миллионов.

Когда вернулся в Вёшки, земляки чествовали его в своем Доме культуры. Заявил, бодрясь: «Что касается моего творчества, скажу прямо — пороховница сухая, порох есть, казачья удаль верная, все, что задумано в литературном плане, будет выполнено…» О своих неизлечимых болячках — начинающийся диабет и последствия военной контузии — ни намека. Некая грустинка проявилась, когда близкие и друзья остались на застолье и он сказал: «Хватит, друзья, говорить обо мне. Шестьдесят лет — это уж не так мило звучит. Если бы двадцать было…»

И все-таки продолжал жить как прежде.

Дополнение. На упомянутой встрече с пограничниками в обширной беседе явно выделил четыре мысли (как жаль, что они остались забытыми, лишь единожды попали в «Литературную газету», в 1986-м, 25 июня):

«Незнание жизни… Писатель призван быть учителем, совестью общества. А как ему быть таким, если его от малейшего ветерка колышет и если жизнь он наблюдает из окошечка своей квартиры? Вспомните, Горький пешком всю Русь исходил. Тяжело больной Чехов ездил на Сахалин. Между прочим, не самолетом летал. А у нас сейчас немало „великих путешественников“ — в пределах Садового кольца…

Сейчас много говорят и пишут о поэзии молодых. К сожалению, кое-кто из них сильно подвержен моде. Но истинный поэт — не тот, кого мода заворожить может, как та цыганка. Поэзия — это не танец вроде твиста. Главное в литературе разных жанров — четкая идейная позиция и художественное совершенство».

Было и предостережение: «Нещадно их критика стегает, а я думаю, что за творческие ошибки и вывихи их не пороть надо, а воспитывать. И прежде всего на высоких образцах гражданственности. А когда им клеят ярлыки — они вроде бы в мучеников превращаются и гимназисткам нынешним хочется их по-бабьи пожалеть».

«Премии? Мерка должна быть самой высокой, иначе мы обесценим премии. Вообще-то нам, писателям, надо блистать не медалями, а книгами».

Первые зарницы из Швеции

Стокгольм — будни Нобелевского комитета: подготовлен список главных претендентов на премию; отсеялись 89.