Шолохов

Тут-то и пришло в середине февраля мне письмо. Вскрыл конверт — знакомая подпись, дата — 9 февраля 1984 года. Это, наверное, было самое последнее письмо Шолохова, связанное с литературными заботами. В нем всего шесть строк. Все они — без всяких лишних слов — подчинены одному: подготовке собрания сочинений. Назвал составителя предстоящего издания. Выбрал младшую дочь Марию Михайловну.

Немедленно отправляю ответную телеграмму: «Госкомиздатом СССР принято решение об издании Вашего собрания сочинений в предложенном Вами объеме. Выполнена Ваша просьба о привлечении Марии Михайловны Шолоховой-Манохиной в качестве составителя сочинений. Приступаем к работе. Здоровья и благополучия Вам и Вашим близким».

И еще выпало мне прикоснуться к его творческому завещанию. Это Мария Михайловна вошла в обязанность составителя и передала важнейший документ — отцов наказ восстановить в «Тихом Доне» в числе нескольких фамилий прежде всего Троцкого.

Такое указание Шолохова — особая строка его творческой биографии. Он на пороге смерти решил побороться за полную историческую правду в теме расказачивания. Речь о том, что ни Сталин, ни последующие вожди не могли никому позволить обнародовать даже в художественном произведении, что именно партия и власть развернули ликвидацию казачества. Троцкий в Гражданскую всячески поощрял эту изуверскую кампанию, — и его нельзя было упоминать, ибо — посланец Центра. Явный, казалось бы, парадокс: Троцкий давно уже лютый враг и Кремля, и лично Сталина, и уже убит в эмиграции, но не дают права Шолохову назвать его в числе виновников трагедии. Такова непреложная логика у партагитпропа. И вот автор решается восстановить правду. Теперь все становилось на свои места — ведь без имени Троцкого получалось, что виновники расказачивания только-то и были местные перегибщики.

Вот как Шолохов завершал свой давний спор с ЦК.

На всякий случай я счел за благо ничего не рассказывать о велении Шолохова ни в ЦК, ни в Главлите, ни в Госкомпечати. Так и прошло. Никто и предположить не мог, что в романе можно что-то отреставрировать.

ЦК… Однажды в забытьи он заметался с приговоркой, которая всех устрашила своей загадочностью: «А где мой цека? Где мой цека?» Так никто и не уразумел — о чем это.

Увы, болезнь не смилостивилась и не отпустила даже в родных Вёшках.

Мария Петровна потом кое-что рассказала мне из самых последних дней его жизни:

— 18 февраля. Проснулся и заговорил: «Мы с тобой уже так стали похожи друг на друга, что мне даже и сон приснился. Как для обоих подседлали одну лошадь… зеленую».

— 20 февраля. «В одиннадцать, но, может быть, и в двенадцать ночи, за час-два до кончины, позвал, взял мои руки, и все их к себе, к себе притягивает, и тянется к ним, тянется… Уж сил совсем не было, а потянулся. Я сразу и не догадалась, что тянулся поцеловать…» То была последняя ночь.

Вспомнилась из некогда читанных дневников С. А. Толстой примерно такая фраза: «Как тяжело быть женой гения…»

Сколько же довелось пережить за долгую-предолгую общую жизнь Марии Петровне Шолоховой!

Как мы мало знаем о ней. Биография писателя заслонила ее. И я, взявшись за книгу о нем, увы, мало рассказал о его верной, стойкой и красивой жене. Так хотя бы сейчас кое-что дополню.

…В ее родительском — атаманском — доме властвовал трудовой быт. Ни она, ни сестры, ни братья никогда не оставались без работы на пашне, на сенокосе, со скотиной, уж не говоря о заботах девочки и девушки по дому и на кухне.

…До старости сохранила многие знания, полученные в епархиальном училище. Даже читала стихи по-французски. Успела поучительствовать.

…Держала огромный дом в уюте и слаженности. И радовалась, что муж не отдалялся от общих забот. Рассказывала:

— До конца дней любил, когда в дом съезжались дети, внуки. Летом у нас тут как дом отдыха. Кстати, Михаил Александрович один только раз ездил по путевке в санаторий. Он был хорошим отцом. Когда дети были маленькими, очень часто бывал в школе. Чуть что: «Мать, я в школу схожу». — «А что случилось?» — спрашиваю. «Ничего не случилось, — говорит, — схожу, посмотрю». Пойдет, выступит в классе. Детвора его любила. У нас их во дворе было, как грачат. Вы знаете, мне кажется, наши дети, пока учились, не до конца сознавали, что Шолохов, которого они изучают в школе, это их отец. Он никогда не говорил: «Я писатель». Тем более: «Как здорово я написал». Всякое хвастовство презирал. Был строг, но пальцем не тронул никого из детей.

Еще из ее рассказов:

— Я в молодости спокойная была, тихая да необидчивая…

— Миша веселый был, улыбчивый. Его потому и любили — все у него с шуткой…

— На меня поначалу вроде бы не смотрел. Даже обидно было.

Кое-что из признаний о ее жизни в пору долгого замужества:

— Он любил, когда я была рядом. И отдыхали всегда вместе… Охота, рыбалка… Из Англии ружья привез — себе, мне и сыновьям. Я стреляла не хуже его. А вот рыбалка… Он все шутил: «Не женское это дело — рыбалить. Сидела бы дома да мужу носки штопала».

— Землю любил. Часто в саду или огороде зовет меня — будто что произошло. Я подойду, а он радостный: «Посмотри, как выросло!»