Шопенгауэр за 90 минут

Хотя романтический взгляд на государство, равно как и взгляды просветителей, могут показаться непосредственно более привлекательными, чем мрачный пессимизм Шопенгауэра, на практике подобное «улучшение» граждан государством могло бы привести к наихудшим крайностям. Шопенгауэр питал отвращение как к левым революционерам, так и к правому прусскому государству (столь любимому Гегелем). Оба они стремились навязать свой собственный способ улучшения судьбы людей: первый вариант сводился к постепенному введению равенства, а второй – к сильной консервативной авторитарной власти. Концепция ценностей – создавалась ли она вновь либо базировалась на старых ценностях – в любом случае должна была быть навязана. Шопенгауэр был прав в своей оценке одинакового исхода очевидных противостояний. Наихудшими крайностями в деле «улучшения» государства в следующем, XX в. суждено было стать коммунизму и фашизму.

Несмотря на состоятельный и стабильный образ жизни, Шопенгауэр считал, что он был довольно-таки уязвимым для политики. Он был страшно напуган, когда по всей Европе прокатился «год революций – 1848». Волнения в Германии не только нарушали его обыденное существование – они еще и угрожали разрушением торгово-купеческих источников его личного дохода. Куда катится мир? К счастью, беспорядки во Франкфурте были подавлены, и скоро для воспитанного и порядочного человека, живущего на независимые средства, стали возможными прогулки с пуделем по улицам. Восставшие граждане слишком явно показали, что оценка Шопенгауэром их характера была правильной. Подобные создания нуждались в том, чтобы их обуздать, а не поощрять – когда они кричали о злоупотреблениях в лицо законопослушному философу, сопровождаемому Душой Мира. Однако с другими унижениями его достоинства жить было не так просто. Глубокая внутренняя боль, вызванная отсутствием успеха, продолжала точить его, хотя он всячески крепился, лишь бы этого не показать. Длительное ожидание признания к тому времени исчислялось несколькими десятилетиями и, несмотря на душевную энергию, умение держаться на людях, он мало-помалу смирялся с тем обстоятельством, что его жизнь была одним долгим, затянувшимся провалом.

В возрасте 63 лет Шопенгауэр принимает решение отдать в печать эссе и максимы, однако предложение об их публикации никого из издателей не увлекло. Наконец ему удалось убедить мелкого берлинского книгопродавца опубликовать небольшое издание – Шопенгауэр обещал сам оплатить тираж. Эту работу он назвал «Parerga und Papalipomena» (что в переводе с латыни означает «Украшения и упущения»). Это был ряд саркастических отрывков на самые разные темы. Эти эссе и афоризмы и ныне столь же свежи, метки и вызывающе дерзки, как и тогда, когда они были напечатаны впервые. Позиция Шопенгауэра часто вызывающе консервативна, проникнута анархизмом и замешана на дрожжах эгоизма. Взгляды Шопенгауэра на женщин намеренно шокирующи. Вот, к примеру, одно высказывание: «Только отуманенный половым побуждением рассудок мужчины мог назвать низкорослый, узкоплечий, широкобедрый пол прекрасным»[1].

(Эти слова рассматривались в качестве зеркала, во всей красе показывающего автора высказывания. Зеркало это едва ли говорит в пользу здоровья его интеллекта или, к слову будет сказано, вряд ли способно в положительном свете представить то женское окружение, в котором он бывал.) Однако у него обнаруживаются любопытные, занятные, неизбитые мысли на темы единобрачия, самоубийства, участия церкви в работорговле, этики, привидений, размышления для себя самого. «Parerga und Papalipomena» по легкости изложения намного превосходит все прежде написанное Шопенгауэром, является наиболее читаемой книгой со времен Платона и удивительно гармонирует с восприимчивостью современных людей, несмотря на некоторые легко узнаваемые гротескные шаржи. И все-таки, хотя эта работа, конечно же, отражает философские взгляды Шопенгауэра, она вряд ли может называться философией. Эта работа, по большому счету, остается философским чудачеством. Она выполнена не совсем в том же комическом русле, как это было с работой Лейбница, изображающей наводнение в городе Ганновере, или, скажем, с предложениями Беркли по обязательному смолению воды, или размышлениями Витгенштейна о культуре, однако элементы фарса здесь налицо.