Шопоголик и бэби

Я не виделась с Элинор с самой нашей свадьбы в Нью-Йорке. Точнее, со свадьбы в кавычках (запутанное вышло дело). Мы с ней никогда не ладили: не по душе мне эта надменная, чопорная особа, которая бросила Люка еще ребенком и чуть не сломала ему всю жизнь. И потом, Элинор грубо обошлась с моей мамой. И даже, представьте, не пускала меня на мою собственную помолвку! А еще…

– Вам плохо, Ребекка? – Медсестра с тревогой смотрит на меня, и только тут я замечаю, что дышу все чаще. – Если хотите, могу сказать ей, что вы спите.

– Да, будьте добры. Пусть уйдет.

Сейчас мне не до гостей: глаза опухшие,

лицо красное. Зачем мне вообще видеться с Элинор? Похоже, в разрыве с мужем есть один плюс: отпадает всякая необходимость встречаться со свекровью. И отлично, я по ней скучать не стану, да и она по мне тоже.

– Хорошо. – Сестра подходит и проверяет капельницу. – Скоро врач осмотрит вас, а потом, скорее всего, отпустит домой. Может, сказать миссис Шерман, что вас скоро выпишут?

– Вообще-то…

У меня вдруг появляется новая мысль. У разводов есть еще одно преимущество, самое важное: больше незачем быть вежливой со свекровью!

Теперь я могу сказать Элинор что захочу. Даже нагрубить могу! Впервые за несколько дней у меня поднимается настроение.

– Я передумала: пусть заходит. Только подождите минутку, я приготовлюсь…

Тянусь за косметичкой и неловко роняю на пол. Сестра поднимает ее и озабоченно смотрит на меня:

– А может, не надо? Вы и так нервничаете.

– У меня все хорошо. Просто немного переволновалась недавно. Ничего, пройдет.

Медсестра уходит, я открываю косметичку, наношу гель для глаз и бронзовую пудру. Не хочу быть похожей на жертву! Ни за что не превращусь в жалкую брошенную жену. Понятия не имею, что известно Элинор, но если она хотя бы заикнется о нашем разрыве или посмеет злорадствовать, я… я скажу, что ребенок не от Люка, вот! А от моего друга по переписке Уэйна, который третий год сидит в тюрьме, и что завтра же весь скандал попадет в газеты! Элинор перепугается до чертиков.

Шаги в коридоре слышатся, когда я уже побрызгалась духами и наскоро мажу губы блеском. Легкий стук, дверь открывается. Входит Элинор. На ней костюм оттенка свежей мяты и все те же лодочки от Феррагамо, которые она покупает к каждому сезону; в руке сумка «Келли» из крокодиловой кожи. Моя свекровь еще немного похудела, прическа похожа на лакированный шлем, кожа на бледном лице натянута туго, как на барабане. Это сразу бросается в глаза. Когда я работала в «Барниз» в Нью-Йорке, я каждый день видела женщин, похожих на Элинор. А здесь она смотрится… ладно, будем называть вещи своими именами. Смотрится она дико.

Ее рот приоткрывается на миллиметр, и до меня доходит, что это со мной поздоровались.

– Привет, Элинор. – Улыбкой я ее не удостаиваю. Пусть думает, что я недавно тоже сделала инъекцию ботокса. – Добро пожаловать в Лондон.

– Лондон в наши дни такой неприглядный, – неодобрительно изрекает она. – Такой безвкусный.

Ей вообще хоть что-нибудь нравится? Как может быть безвкусным целый Лондон?

– Да, особенно королева, – киваю я. – Вкуса у нее ни на грош.

Пропустив мои слова мимо ушей, Элинор присаживается на краешек стула. Потом в течение нескольких секунд холодно разглядывает меня в упор.

– Насколько мне известно, Ребекка, вы отказались от врача, которого я рекомендовала. У кого вы наблюдаетесь сейчас?

– У Венеции Картер. – Это имя причиняет мне мучительную боль. А Элинор и бровью не ведет. Она ничего не знает. – Вы виделись с Люком? – спрашиваю я.

– Еще нет. – Она аккуратно снимает перчатки из телячьей кожи и окидывает взглядом мой живот, обтянутый больничной рубашкой. – Вы набрали слишком много лишнего веса, Ребекка. Ваш врач это одобряет?

Видите? В этом она вся. Нет чтобы просто спросить, как дела, или сказать, что я чудесно выгляжу.

– Я беременна, – отрезаю я. – У меня крупный ребенок.

Элинор непробиваема.

– Надеюсь, не слишком крупный. Раскормленные дети – это вульгарно.

Вульгарно? Да как она смеет оскорблять моего милого крошку?

– Ну и пусть растет большой, я только рада, – вызывающе заявляю я. – Больше места для… для татуировок.

На этот раз я замечаю, как от шока меняется практически неподвижное лицо Элинор.

Все, пропали ее швы. Или скрепки. Или на чем там держится ее кожа.

– А разве Люк не рассказывал вам о наших планах насчет татушек? – Я прикидываюсь удивленной. – Мы нашли специального татуировщика для новорожденных, его можно вызвать прямо в родильную палату. На спине мы договорились вытатуировать орла и наши имена на санскрите…

– Вы намерены делать татуировки моему внуку? – Ее голос звучит как ружейный залп.

– А как же! Знаете, Люк пристрастился к татуировкам еще во время нашего медового месяца. У него их пятнадцать! – Я жизнерадостно улыбаюсь. – А когда родится ребенок, появится еще одна – имя ребенка на руке. Мило, правда?

Элинор стискивает свою «Келли» так крепко, что под кожей проступают вены. Не могу понять, верит она мне или нет.

– Вы уже выбрали имя? – наконец спрашивает она.

– Угу, – киваю я. – Если мальчик – Армагеддон, если девочка – Маракуйя.