Шорох сухих листьев

В кухне было прохладно, тихо - тут ничего не готовили, все было из ресторана, и обе плиты, электрическая и газовая, сверкали чистые, точно в магазине. Внизу, за окном, очень далеко были видны бесчисленные огни ночного города, и в темном небе стояло необъятное розовое зарево.

- Мне завтра уезжать, Платонов, - сказала Наташа, отворяя дверцу холодильника. - Хочешь чего-нибудь выпить? Нет? Все равно выпей! Вот, на, это шампанское... - Она налила ему и себе и села на низенькую скамеечку у раскрытой дверцы холодильника, освещенная его молочным светом. - Не воображай, что я пьяная. Но не воображай, что я уж вовсе трезвая.

- Надо бы холодильник закрыть, - сказал Платонов.

- Наоборот, пускай будет открыт. Если бы научились людей держать в холодильниках, какие они неиспорченные могли бы оставаться всю жизнь!

Глаза у нее блестели, как в лихорадке, и щеки горели.

- Вот, прошел, проходит мой великий день. Моя вершина. Теперь я уже ни шагу не сделаю вверх. Теперь мне только нужно покрепче держаться, чтоб не спихнули куда-нибудь пониже, вот что!

- Что ты только говоришь? Наташа? - тревожно спросил Платонов. - Ты правда выпила лишнее!

- Брось, что ты понимаешь в этом, Платонов!.. Все просто: в том кругу, где я живу, все что-нибудь собой представляют. Тут просто неудобно, если хочешь - неприлично не иметь какой-нибудь ученой степени! И я должна была. И я ее добилась! Я способная. Но я и не глупая. Я знаю, что для меня это вершина. Вот и все. Больше ничего со мной не будет. Продолжения не будет, и черт с ним.

- У тебя такое настроение, ты нехорошо что-то говоришь, - со страданием сказал Платонов.

- А ты не страдай за меня, Коля, все в общем хорошо. Черт с ним со всем. Вот ведь ты приехал, а я о чем говорю? Платонов, ты ужасно мне нравишься! Мне нравится даже твой костюм. Твой кошмарный костюм! В нем ты похож на положительного героя в пьесе. И до чего у тебя сухие губы, ты, наверное, ни разу и не целовался с тех пор?

- Ну, уж так и ни разу! - обидчиво конфузясь, хмыкнул Платонов, отворачиваясь и разглаживая подразумеваемые гусарские усы.

- Молчи! А то я приеду и убью ее из ровности!.. И не смей думать: "А ты сама!" - я совсем другое дело...

У нее был вид какой-то отчаянный, вызывающий, и глаза блестели нездоровым блеском, точно в лихорадке, но она казалась ему очень красивой, и только когда он вдруг заметил, что подбородок у нее не такой тугой я твердый, как прежде, и какой-то налет усталости пробивается сквозь ее отчаянную бодрость, - сердце у него самым настоящим образом сжалось от скрытой жалости.

Она замолчала и, сидя на скамеечке, тщательно расправила платье у себя выше колен, обтянутых кружевными черными чулками.

- У тебя были вечно исцарапанные коленки, - сказал Платонов, стараясь говорить весело, чтоб в голосе не пробилась все возраставшая неизвестно почему неудержимая жалость к ней.

- Да, у меня не было чулок. Во всяком случае, настоящих чулок. И мы, девчонки, ходили из гордости до морозов с голыми ногами... Коля, хочешь, я все брошу и уеду с тобой?

- Ты любишь своего мужа, Наташа?

- Что?.. Да, он меня очень любит.

- Я тебя спрашиваю, Наташа.

- А я отвечаю: ты что, не слышишь? Он очень меня любит. Ты хочешь спросить, как все это получилось. Наверное, это? Пожалуйста, не спрашивай. Он добрый, он все понимает. Почти во всем. Почти все. Он крупный человек. Вроде слона. Слоны могут быть добрыми. А моськи - нет, моськам надо лаять и суетиться и не зевать... Коля, возьми меня отсюда. Я снюсь сама себе, будто я снова на Набережном бульваре... Ты все спрашиваешь, как все получилось...

- Я ничего не спрашиваю, ты успокойся, Наташа, не надо...

Она топнула ногой и крикнула:

- Нет, ты спрашиваешь, что я, не слышу, что ли?.. Ладно. Когда я узнала, что ты опять учителем в нашем городишке, ты представлялся мне стоящим в самом хвосте какой-то длинной, почти не подвигающейся очереди. И столько народу впереди тебя! И стольких других впереди тебя, которые уже полными руками хватают все: славу, награды, успех! Я ужаснулась этой очереди. Я подумала: это для неудачников. В жизни есть первый класс, и второй, и третий, и те, кто едут в первом, уговаривают тех, кто в третьем, что там тоже очень хорошо!.. Нет, я хотела в первый! Я не осталась в хвосте, ты сам видишь. Я ведь не в хвосте?

- Ты молодец, - сказал Платонов грустно.

- В общем, я действительно молодец. Я получила все, о чем могла мечтать! Ну, чего еще? Наверное, это было от страха. Я так боялась недополучить, не увидеть, не испытать всего, что можно в жизни... - Голос ее вдруг задрожал, сорвался, и она тихо сказала: - Коля, милый мой Коля, ты понимаешь, что больше ничего уже не будет. Мы прожили нашу жизнь. Самую ее главную часть. Ну, будут только повторения, этот окаянный шорох сухих листьев!..

- Как шорох? Каких листьев, ты о чем, детка? Ты совсем заговариваешься... Ну, потише, потише, - он осторожно погладил ее руку, лежавшую на столе.