Шоссе энтузиастов

КОММУНИСТЫ

Наша вера

не кем-то поволена.

Это кровное,

наше,

свое.

Мы всей мукой в Коммуну поверило,

потому что польза без нее.

Всеми плачами,

всеми боленьями,

всеми чаяньями земли,

озаренные пламенем Ленина,

зачарованные,

пошли.

Шли полями,

под пулями падая.

Нас топили,

травили зверьем,

разрывали

деревьями

надвое,

животы набивали зерном.

Пушек не было,

масла нс было.

Хлеб в Поволжье обугленном чах,

и, сверкая перстнями,

нэпманы

пролетали

на лихачах.

Ну, а мы не спали неделями

и, плюя на чьи-то смешки,

зажигалок для рынка не делали,

не возили на крышах мешки.

Подымались

могучие первенцы,

молодые стройки тех лет.

Как цитаты из Маркса — Энгельса,

были уголь,

железо,и

хлеб.

Ох, как нашей желали гибели,

ох, как ела кого-то тоска!

И обгрызанный ноготь Гитлера

ткнул на карте

в слово «Москва».

Нас казнили

ночами мглистыми,

груди белые пламенем жгли,

но не делались мы

бургомистрами

и во власовцы мы

не шли!

Наша вера

шагами победными

шла

по вздрагивающей земле.

Наша вера

всходила побегами

на седой заскорузлой золе.

Ни мещан шепотки,

ни рвение

всех умельцев ловчить и красть

не добились от нас

неверия

в коммунизм,

в советскую власть!

Нашу веру

из нас нс вытравили.

Это кровное,

наше,

свое.

С ней стояли мы.

С нею выстояли.

Завещаем детям ее.

1956

И пусть нс в «свинцовой метели

и пусть не на «грозом ветру»

в обычной гражданской постели

нешумно и к сроку умру, -

хочу, чтобы все повторяли,

у гроба печалью делясь:

«Товарища мы потеряли

в бою за советскую власть».

1956

В БОЮ ЗА СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ

Сторонним ты ходишь по свету.

Скучая глядишь на него.

И то тебе плохо.

и это,

и сделать нельзя ничего.

На молодость холодом веешь,

задор упрекаешь пд лжи.

Я знаю, чему ты не веришь.

Чему же ты веришь —

скажи

Вздыхаешь:

«Романтики

мало...

Как было красиво ‐

в седле

сквозь бури

под знаменем алым

лететь и лететь тго земле.

И братства всеобщего ради

в кровавые травы упасть

с мечтою о дальней Гренадр

в бою за советскую власть...»

Постой‐ка,

мне вдуматься надо

в красивые фразы гнои;

Спешишь умереть за Гренаду?

А ты за Гренаду

живи!

Ты жизнью своей недоволен:

мол. пет в ней событий и вех.

Л помнишь ‐

недавно уволен

был честный один человек?

Ведь видел ты,

зоркость запрятав,

что парня охаяли сплошь

и, ложь выдавая за правду,

представили правду

как ложь.

«Вступиться?

Опасно уж больно..."

ты счел, на безволие злясь,

и, значит,

не принял ты боя

за нашу советскую власть.

Пожалуй что чести не в прибыль

сравнение действий и фраз...

А только ли раз ты не принял?

Подумай —

а только ли раз?!

Я тоже гляжу себе в душу

и вижу, как мало сумел.

Порою не то чтобы трушу,

а все же не очень‐то смел.

Но эту вину принимая, скажу

я опять и опять:

я так эту жизнь понимаю,

как надо ее понимать.

В пальто не зимнем,

а кепке рыжей

выходит парень из ворот.

Сосульку,

пахнущую крышей,

он в зубы зябкие берет.

Он перешагивает лужи,

он улыбается даре.

Кого он любит'.’

С кем он дружит’

Чего он хочет на земле?

Его умело отводили

ог наболевших «почему».

Усердно критики твердили

о бесконфликтности ему.

Он был заверен ложью веской

в предельной гладкости пути,

но череда песоответствий

могла к безверыо привести.

Он устоял.

Он глаз не прятал,

Он по забудет ничего.

Заклятый враг его —

ноя ранда.

и ей не скрыться от него.

Втираясь к людям, как родная,

она украдкой гнет саде,

большую правду подменяя

игрой постыдною в нее.

Клеймит людей судом суровым.

Вздувает, глядя на листок,

перенасыщенный сиропом

свой газированный восторг.

Ей все труднее с каждым годом.

Не скроют ложь и виражи

того, что создано народом

во имя правды, а нс лжи.

Ее уловки и улыбки,

ее искательность и прыть

для парня этого -

улики.

чтобы лицо ее открыть.

В большое пестрое кипенье

выходит парень из ворот.

Он в кепке,

мокрой от капели,

по громким улицам идет.

И рядом —

с болью и весельем

о том же думают, грустят

и тем же льдом хрустят весенним,

того же самого хотят.

1955-1956

НА ДЕМОНСТРАЦИИ

По улице,

красиво убранной,

ведя душевный разговор,

мы с другом шли Москвою утренней:

ид восемь был назначен сбор.

Могли мы только умилиться,

как, нс роняя лишних фраз,

ответработники милиции

с нейропицаемыми лицами

не пропускали дальше пас.

И полчаса прошло, не менее,

пока в их честные умы

мы не вдолбили убеждение, что

рядом

наше учреждение,

что в нем - мы чуть ли не с рождения,

что мы в действительности мы.

Мы только улыбались атому,

и в обрастающей гурьбе

мы по асфальту шли нагретому,

спеша на сборный пункт к себе.

Там смок звенел разноголосо

над темн,

кто пришел в пальто.

'Кто попасет

вот этот лозунг?

А ну -

высокий самый то?»

«Пошли!»

И вот

в знаменном трепете

колонна паша поплыла.

Потом с другой —

большою -

потом

встретилась,

в огромную

вошла!

Движенье

раздвигала

музыка,

и в круг.

немного погодя,

плясать

выпархивала

вузовка,

плечами зябко поводя.

Все так п радовало сердце -

и то, что наш министр -

пешком,

и то, что на отца уселся,

мальчишка с алым петушком.

Бежали,

шли шагами крупными,

и вдруг нам встретился в пути

бас деловитый чей-то в рупоре

уже на Пушкинской почти.

Он,

этот бас,

в унылом рвенье

вещал колоннам с высоты:

«Спокойней!

Выше оформленье!

Цветов не видно!

Где цветы?!

Ну разве можно так,

ну что вы!

Пот, не пустяк,

не все равно!

Ведь если нету чувства слова,

то просто чувство

быть должно.

И многое

мы, к сожаленью,

лишаем сами красоты

вот этим

«Выше оформленье!