Шоссе Линкольна

Эммет шел дальше по коридору, и по качеству снимков и стилю одежды заметно было, что располагаются фотографии в обратном порядке. Сначала шли сороковые годы, потом тридцатые, двадцатые — и наконец доходило до десятых. Но стоило Эммету пройти мимо столика напротив лестницы, временная линия круто развернулась и двинулась по нарастающей. Вернувшись к сороковым, Эммет остановился, с любопытством рассматривая пустое место, — и вдруг услышал тихую музыку, доносящуюся из глубины коридора. Он пошел на звук и, миновав несколько комнат, остановился у предпоследней двери и прислушался.

Это был Тони Беннетт.

Тони Беннетт пел о том, что покорит золотые горы за одно только ее слово.

Эммет постучал.

— Вулли? Дачес?

Никто не ответил, и он открыл дверь.

За ней была еще одна скромно обставленная комната с комодом и двумя узкими односпальными кроватями. На одной из них лежал Вулли: ноги в носках вылезают за край кровати, глаза закрыты, руки сложены на груди. На прикроватном столике две пустые склянки из-под лекарств и три розовые таблетки.

Эммет подошел к кровати, предчувствуя худшее. Окликнул Вулли, потом тронул его за плечо — пальцы коснулись закоченевшего тела.

— Вулли-Вулли, — Эммет сел на соседнюю кровать.

Чувствуя подступившую тошноту, Эммет отвернулся от холодного лица друга и уставился на прикроватный столик. Распознав в синей бутылочке так называемое лекарство Вулли, он взял со стола коричневый пузырек. Название на этикетке было незнакомым, но прописан препарат был Саре Уитни.

Так страдание порождает страдание, подумал Эммет. Потому что, какой бы всепрощающей ни была сестра Вулли, за это она себя простить не сможет. Эммет поставил пустой пузырек обратно, а из приемника полилась джазовая мелодия, танцевальная и неуместная.

Эммет встал с кровати и выключил приемник. Рядом на комоде лежали старая коробка для сигар и словарь — они могли появиться здесь откуда угодно, а вот фотография, прислоненная к стене, точно была с того пустого места в коридоре.

На снимке маленький Вулли сидит в каноэ между мамой и папой. Его родители — красивая пара лет под сорок — держатся за весла, словно вот-вот собираются двинуться в путь. По лицу Вулли видно, что он волнуется, — но в то же время он смеется, как будто кто-то за кадром, с пирса, специально корчит ему рожицы.

Всего лишь только пару дней назад — пока они ждали Дачеса у приюта — Билли рассказывал Вулли про их маму и фейерверки в Сан-Франциско, а Вулли в ответ рассказывал о том, как отмечала День независимости его семья — здесь, в доме у озера. Эммету вдруг подумалось: а что, если эту фотографию, где Вулли сидит с родителями в каноэ, сделали в тот самый день, когда Эммет со своими был в Сьюарде и смотрел фейерверк? И тогда, кажется, впервые Эммет начал понимать, почему поездка на запад по шоссе Линкольна так много значила для его брата.

Эммет аккуратно поставил фото обратно на комод. Затем, еще раз взглянув на друга, отправился искать телефон. И вдруг внизу что-то лязгнуло.

«Дачес», — понял он.

И прибывающую скорбь заслонила ярость.

Эммет спустился по лестнице и — снова ориентируясь по звуку — быстро прошел по коридору к кухне. Он вошел в первую дверь слева и оказался в комнате, похожей на кабинет аристократа, но перевернутый вверх дном: книги вынуты из шкафов, ящики выдвинуты из стола, по полу разбросаны бумаги. Слева от Эммета перпендикулярно стене торчала картина в раме, а за картиной стоял Дачес и отчаянно долбил топором по гладкой серой поверхности сейфа.

— Давай, — приговаривал Дачес, ударяя по дверце. — Ну же, милый.

— Дачес, — позвал Эммет.

Потом еще раз — громче.

Дачес ошеломленно замер с топором над головой и посмотрел через плечо. Но увидел Эммета и расплылся в улыбке.

— Эммет! Как же я рад тебя видеть!

Улыбка Дачеса показалась Эммету такой же неуместной, как джаз в комнате Вулли, и он почувствовал то же желание поскорее от нее избавиться. Эммет подошел, и ликование Дачеса сменилось встревоженностью.

— Что такое? Что-то случилось?

— Что-то случилось? — Эммет замер от удивления. — Ты наверху был? Видел Вулли?

До Дачеса наконец дошло. Он положил топор на кресло и мрачно покачал головой.

— Я видел его, Эммет. Что тут скажешь? Ужасно.

— Но как…? — выпалил Эммет. — Как ты это допустил?

— Допустил? — повторил Дачес удивленно. — Ты серьезно думаешь, что, если бы я знал о его планах, я оставил бы его одного? Я глаз не сводил с Вулли с той самой минуты, как мы встретились. И недели не прошло, как я отобрал у него последнюю склянку с лекарством. Но, видимо, одну он припрятал. И не спрашивай меня, где он взял эти таблетки.

От накатившей беспомощности и злости Эммету хотелось обвинить во всем Дачеса. Страшно хотелось. Но он понимал, что Дачес не виноват. К горлу подступило тошнотворное воспоминание о том, как он сам уверял сестру Вулли, что все будет хорошо.

— В «Скорую» хотя бы звонил? — спросил Эммет ослабшим голосом.

Дачес покачал головой, показывая, что смысла в этом не было.

— Когда я нашел его, было уже поздно. Он был как лед.

— Ясно, — сказал Эммет. — Я звоню в полицию.

— В полицию?.. Зачем это?