Шоссе Линкольна

«Бедный Дачес», – подумал Вулли и улыбнулся сочувственно. Может, это он сегодня получит урок.

Стоило им войти в святая святых профессорского кабинета, как Вулли сразу понял, что перед ним человек сердечный и чуткий. И пусть у него перед дубовым столом стояло кресло с высокой спинкой, было видно, что он не из тех, кто любит усадить тебя перед собой и вывести из заблуждения. И не из тех, кто будет все время поторапливать, потому что время деньги, или дороже денег, или делу час, и все такое.

Порой, отвечая на чей-то вопрос, даже такой, который на первый взгляд кажется очень простым и прямолинейным, приходится начинать очень издалека, потому что иначе упустишь детали, совершенно необходимые, чтобы твой ответ поняли. И тем не менее, нередко, стоит только перейти к этим совершенно необходимым деталям, как изыскатели уже кривят лицо. Они ерзают. Изо всех сил подталкивают тебя перескочить с «А» на «Я» и пропустить все остальные буквы. Профессор Абернэти таким не был. Когда Билли вернулся к самому началу, к самой колыбели, чтобы исчерпывающе ответить на его обманчиво простой вопрос, профессор только откинулся на спинку кресла и слушал внимательно, словно Соломон.

Итак, они посетили две мировые достопримечательности за вечер (галочка! галочка!), неопровержимо доказали существование профессора Абернэти – и можно было подумать, что лучше этот вечер стать просто не может.

Но не тут-то было.

Полчаса спустя все они – включая профессора – ехали в «кадиллаке» по Девятой авеню к надземным железнодорожным путям (еще одно место, о котором Вулли никогда не слышал).

– Здесь направо, – сказал Билли.

Дачес послушно свернул на улицу с булыжной мостовой, по краям которой тянулись фуры и здания мясокомбината. Вулли понял, что это мясокомбинат, потому что на одной из отгрузочных площадок двое в длинных белых халатах выгружали из фуры говяжьи туши, а над другой висела большая неоновая вывеска в форме бычка.

Почти сразу Билли велел Дачесу повернуть еще раз направо и затем налево, а потом указал на поднимавшееся высоко над улицей сетчатое заграждение.

– Здесь, – сказал Билли.

Остановившись, Дачес не стал глушить двигатель. На этом небольшом отрезке улицы не было больше вывесок – ни неоновых, ни фабричных. Вместо них была пустая стоянка, и на ней – машина без колес. Под фонарем на углу квартала мелькнул одинокий силуэт коренастого, крепко сбитого человека и исчез в тенях.

– Уверен, что это оно? – спросил Дачес.

– Уверен, что это оно, – сказал Билли, надевая мешок.

Вылез из машины и направился к ограждению.

Вулли, удивленно подняв брови, обернулся было к профессору Абернэти, но профессор уже догонял Билли. Тогда Вулли выскочил из машины – догонять профессора, и Дачесу ничего не оставалось, как догонять их всех.

За ограждением была стальная лестница, уходящая далеко ввысь. Теперь уже профессор смотрел на Вулли, подняв брови – только скорее не удивленно, а предвкушающе.

Билли схватился за сетку и стал тянуть на себя.

– Стой, – сказал Вулли. – Позвольте мне.

Просунув пальцы в ячейки, Вулли оттянул сетку, чтобы все смогли проскользнуть внутрь. Они двинулись вверх по лестнице – заворачивая и заворачивая по спирали – восемь ног звонко топали по старым металлическим ступеням. Дойдя до верха, Вулли снова оттянул сетку, чтобы все смогли выбраться наружу.

Шагнув на пути, Вулли был поражен. К югу были видны башни Уолл-стрит, а к северу – башни Мидтауна. А если посмотреть на юго-запад и хорошенько приглядеться, то можно различить очертания статуи Свободы – еще одной достопримечательности Нью-Йорка, которая, без сомнения, должна быть в Списке и у которой Вулли никогда не был.

– Пока еще не был! – возразил Вулли самому себе.

Но по-настоящему поражали на надземных путях не виды Уолл-стрит или Мидтауна и даже не гигантское летнее солнце, заходящее в воды Гудзона. По-настоящему поражала растительность.

В кабинете профессора Абернэти Билли объяснил, что участком надземных железнодорожных путей, к которому они поедут, перестали пользоваться три года назад. Но Вулли казалось, что прошло с тех пор много десятков лет. Куда ни повернись, повсюду дикие цветы и кустарники, трава, пробивающаяся из-под шпал, доходящая почти до колен.

Всего за три года, подумал Вулли. Подумать только, меньше, чем нужно, чтобы окончить школу или получить университетский диплом. Меньше, чем длится президентский срок или промежуток между Олимпийскими играми.

Всего два дня назад Вулли отметил, как мало меняется Манхэттен, несмотря на то, что миллионы людей шагают по нему каждый день. Но, очевидно, конец города приближают не шаги миллионов ног, а их отсутствие. Вот перед ним островок Нью-Йорка, оставленный без присмотра. Кусочек города, от которого лишь на секунду отвернулись люди – а сквозь гравий уже проросли кустарники, вьюны, трава. И если такое случилось всего за несколько лет, подумал Вулли, во что бы все тогда превратилось за несколько десятилетий?