«Господа, сие письмо поведает вам, что я провел в море восемь месяцев и восемь дней, и на протяжении восьми недель мне в день выдавали полфунта и двенадцать унций овсяной муки и бутылку воды… На борту нас было сто двадцать пять человек, погруженных в Инвернессе… В конце июня нас переправили на транспорт, там пленных насчитывалось четыреста пятьдесят душ, и на этом транспорте мы отплыли в Лондон… Наше питание составляли двенадцать унций овса в день. Когда мы наконец сошли на берег, нас насчитывалось всего сорок девять, что было ничуть не удивительно, если вспомнить, как с нами обходились. Нас привязывали веревкой к бушприту, чтобы омыть наши раны, а потом привязывали к мачте и пороли, если наше поведение чем-то не нравилось охранникам, и при этом многие были в таком состоянии, что не могли даже стоять… Оставлю читателям моего письма судить, сколько человек могли выжить при подобном обращении. Спать нам приходилось на досках, всю одежду у нас забрали. Корабль был гружен землей и галькой, и мы копали в грузе ямы и забирались в них, чтобы согреться, и только 1 ноября каждый пленник получил около трех гроссов соломы и мешковину… Не стану более докучать вам своими воспоминаниями. Ничего более страшного я не видывал…»
Якобитские сироты, 1746 год
Моя сестра вбила себе в голову, что должна отправиться в Эдинбург и разыскать нашего отца. Она забрала все деньги, какие смогла найти, это были четырнадцать шотландских фунтов, то есть двадцать три английских шиллинга и четыре пенса; с этим и письмом нашего отца она ушла в Эдинбург в середине сентября 1745 года. Что касается нас всех, вот наша семья: Китти, четырнадцать лет; Дункан, который остался с Бойдами, почти одиннадцать; Дэниел, семь; я, четыре с половиной; Александр, два с половиной года. Сестра выбрала для ухода лунную ночь, чтобы нас не попытались остановить, и, преодолев пешком девять миль, к завтраку добралась до Инвернесса. Она несла на спине малыша, Дэниел тащил узелок с едой, а я бежал сбоку. Таким вот манером мы достигли Эдинбурга, до которого от Инвернесса сто пятьдесят миль, за два месяца.
В том, что с нами ничего плохого не случилось, налицо Промысел Божий, ибо Господь заботится о чадах Своих, коим не на кого уповать, кроме Него. По пути все удивлялись нашей молодости. Когда деньги закончились, нам пришлось просить подаяние. Одни относились к нам по-доброму, другие, кто был против принца, гнали нас прочь. Одна добрая женщина дала нам мешочек муки, и другие, даже прогонявшие нас, тоже давали еду. Еще она подарила нам деревянную тарелку, в которой сестра готовила похлебку, когда ее пускали в чей-нибудь дом или позволяли испечь овсяных лепешек. Чаще всего питались мы похлебкой и молоком или лепешками с молоком, а порой находились добрые люди, которые угощали нас куском мяса. Если шел дождь, мы оставались на месте и ждали, бывало, по два или три дня. Пусть приходилось попрошайничать, за нас было то обстоятельство, что одеты мы были просто, но с достоинством, поскольку наш отец никогда на нас не скупился; мы выглядели детьми джентльмена, и это нам изрядно помогало…
Мы не трогались в путь, если с неба лил дождь, а в солнечные дни дурачились и веселились до самого вечера. Если нам не удавалось найти кров для ночлега, сестра укрывала нас пледами, а сверху насыпала веток, которые срезала своим ножом. Когда приходилось переходить вброд ручей или речку, сестра сперва переносила моего младшего брата, потом возвращалась за мной, а последним, держась за ее руку, переходил Дэниел. Однажды, когда она несла на руках Александра, у самого берега она оступилась и повалилась в воду; хорошо, что какой-то мужчина с берега увидел нас и прибежал спасать…