Шотландия

Возвращение из отпуска… О, как я чувствовал себя, покидая мать, в доме никого, и с 1914 года я ни разу не видел отца, брата я встретил во Франции, а эти проклятые «цеппелины» начинали пугать ее, часто я думал, если Бог есть, почему он не может прекратить это, и кроме того, я бы сказал, коли они не в состоянии прислушаться к слову Божьему, тогда пусть сами и воюют. «Не убий!». Мы не послушались, поэтому сами и виноваты.

Вернулся из отпуска, опоздав на семь дней. И какое мне дело, что в Лондоне я замечательно провел время с солдатом-канадцем, в те семь дней война была славным делом, и вот я предстал перед командиром, но он сказал: раз ты пойдешь в атаку под Аррасом, то я не стану выносить тебе приговор, чтобы у тебя была возможность искупить; это значило, что меня могут убить, а могут и не убить.

Мне чертовски хотелось, чтобы я опоздал на две недели, но если бы я прибыл вовремя, то у меня все равно был бы тот же шанс, так что разницы никакой… Получив добрую порцию спиртного от офицера, которому я прислуживал, я быстро уснул, ничуть не заботясь о том, что ждет меня завтра, да и спиртное думало за меня. Час «Ч» — что за адский шум, я прихожу в себя, слышу, как офицер зовет: «Смит», весь из себя джентльмен, держись рядом, так как мне нужно будет передать сообщение, когда получим приказ, по крайней мере, мы наступаем, обычная картина — мертвые, стоны и крики умирающих. Что за чертова жизнь! Да кончится ли эта проклятая война, но мы тащимся вперед, а немцы бегут, улепетывают, и мы достигаем намеченных рубежей, с немногими потерями, учитывая, сколько мы захватили, дальше не идем, так как нет приказа, Бог мой, какую упускаем возможность гнать их дальше, но мы все еще живы, так что черт с ними, немцами, пусть бегут, ночью нас сменили и через несколько дней всех перебросили направо, в место под названием Руон, где мы попали под страшный обстрел, атакуем и контратакуем, нас погнали обратно к каналу, где получаем приказ быстро переправиться на другую сторону. Благодарение Богу, там неглубоко, так как большинство из нас не умеют плавать, но, черт возьми, кто придумал килт! Мне бы сейчас хотелось, чтобы я был в полку, где носят штаны…

Наконец мы добрались до канала Соммы, где соединились с остальной бригадой, так как Сифортский воевал как арьергард всей бригады. Чертовски хочется, чтобы я был в кавалерии или в автотранспортных частях.

К этому времени я забрал мешок со своим пайком, так как мы поджигали все наши склады и войсковые магазины, чтобы они не попали в лапы немцев.

24 марта, перекусили куском хлеба и выпили «Идеального молока» (сворованного с транспорта, который был подбит снарядом, а возчик и лошади убиты), и на нас снова двинулся немец, здесь мы понесли от него тяжелые потери, и тут мы потеряли нашего последнего офицера. Мы отступили к хребту, и так как у нас не было офицеров, южноафриканский офицер собрал, кого смог; были представлены все полки, его приказ было держаться любой ценой, я гадал, если у этого хлыща тоже есть дом, куда можно вернуться, то он, несомненно, герой, но разве все мы тут не герои? Все солдаты в окопах достойны креста Виктории, но лучше мне вернуться домой, чем получить все эти проклятые медали; велели обороняться, ладно, но у нас нет артиллерии, и как только показались немцы, мы дали им жару, нанеся серьезные потери, но в то же время нас заметно поубавилось.

День был чертовски жарким, и мы начали слабеть, и из всех дней это было воскресенье, и как бы мне хотелось, чтобы это было обычное школьное воскресенье.

Мы укрылись в воронках, от снарядов еще 1914 года, так как мы теперь отступали, мы лежали в воронках по четверо, по пятеро и т. д., и в воронке, где был я, мы впятером разговаривали, на нас налетели немецкие аэропланы, застучал пулемет, но увы; мы окружены — Боже мой — военнопленные — попасть во Францию в 1915-м и потом оказаться в плену в 1918 году, у меня это в голове с трудом укладывалось, но в плен оказались захвачены тысячи, и когда мы увидели немцев, казалось, их было десятки и сотни тысяч, Россия тогда вышла из войны и все немецкие войска перебросили на наш фронт. Увижу ли я когда-нибудь родные края, узнает ли когда-нибудь мать, не прикончат ли меня — такие мысли промелькнули у меня в голове, я хотел стать солдатом, теперь я солдат, но война, по крайней мере для меня, кончилась. Захвативший меня немец забрал мои наручные часы и несколько фотографий, что у меня были, а еще полкаравая хлеба и баночку джема, что лежали у меня в мешке, говоря по справедливости, он был вполне неплох, один из немногих, кого я встречал (позднее в лагере военнопленных), кто поделился хлебом и джемом с другими тремя захваченными вместе со мной, и потом он провел нас мимо убитого парня, выглядел тот жутко, разрывная пуля угодила ему в живот. Это была война — а за что, я знать не знаю.

Забастовка квартиросъемщиков в Глазго, октябрь 1915 года «Глазго геральд»