Шотландия

В те дни, с приличной работой по подготовке персонала для местных органов власти, можно было рассчитывать, что он наконец угомонится. «Я стал самым настоящим мистером Работа-с-девяти-до-пяти. Возможно, на выходных начну ходить на рэйв. Мой палец больше не лежит на кнопке самоликвидации — но время от времени я им шевелю, просто чтобы не расслабляться. Может, где-то раз в полгода меня начнет крутить, и я буду исчезать на несколько дней в лабиринте мест, о существовании которых в Эдинбурге я и не подозревал, а возвращаться буду другим человеком…»

На вопрос, какие у него сегодня отношения с наркотиками, Уэлш задумчиво молчит целых 15 секунд. «Не могу сказать, что у меня было много личных проблем с наркотиками, — произносит он в конечном счете. — Меня ловили на распространении, не на употреблении. В юности не задумываешься о смерти, просто живешь». Он считает, что лицемерно просто разрешать или запрещать наркотики. Героин, говорит он, всегда вызывает проблемы. Если хотите препарат класса А, попробуйте экстази. «Когда пишешь книгу о чем-то подобном, ощущаешь себя вуайеристом из среднего класса, подглядывающим за людьми, которые по-настоящему страдают. Но вряд ли я таков на самом деле. Если спросить обо мне людей из моего прошлого, они скажут: „Нет, он никогда до такого не доходил“. А другие скажут: „Этот ублюдок куда хуже, чем любой персонаж его книги“».

«Летучий шотландец» устанавливает мировой рекорд скорости, 17 июля 1993 года Грэм Обри

Известный как «Летучий шотландец», сын полицейского из Килмарнока Грэм Обри установил несколько мировых рекордов в велоспорте, причем его карьера складывалась весьма необычно. Сначала он поразил велосипедное сообщество самодельным велосипедом «Олд фэйтфул», который собрал, в частности, из деталей стиральной машины, а затем принялся демонстрировать нетрадиционную технику езды, на многих состязаниях запрещенную. Международную известность он приобрел в июле 1993 года у когда предпринял безуспешную попытку побить мировой рекорд в часовой гонке на треке, принадлежавший Франческо Мозеру. На следующий день Обри совершил новую попытку.

Помню, как шел сквозь толпу, подобно Бутчу Кэссиди, как надевал шлем и отправился на трек. Я старался по возможности молчать и ни с кем не встречаться взглядом, чтобы сохранить концентрацию. Было почти 9 утра, как мы и договаривались накануне. Я сделал три круга по треку и подкатил к стартеру, который взялся за мое седло, чтобы я не потерял равновесие. В тот миг я не ощущал страха или даже тревоги, руки у меня не потели, дыхание не пресекалось. Вместо этого я чувствовал, что готов к «блицкригу», испытывал высокомерное нетерпение «поскорее начать» и знал, что в этом настроении непременно добьюсь успеха. Вот только мне совершенно не хотелось, чтобы стартер произнес те же самые слова, что и днем раньше. В глубине души я опасался, что рассуждения о величии рекорда или о необходимости правильно дышать прорвут тонкий барьер моей высокомерной агрессии и обернутся ощущением крайнего изнеможения.

Этого следовало избежать любой ценой, и едва стартер раскрыл рот, я его опередил, спросил громко и четко: «Ну что, готов?» Обычно этот вопрос задает сам стартер, так что, должно быть, он несколько растерялся, но быстро пришел в себя и ответил: «Да». Мой настрой был чрезвычайно боевым, я резко стартовал с линии, и это стало неожиданностью для хронометристов, которые замешкались со своими секундомерами.

Я дал себе четыре круга, чтобы войти в нужный ритм, который не смог поймать накануне. Энди — он подбирает статистику — вчера за ужином предложил опираться на чемпионский график Мозера, и я согласился, поскольку это диктовалось здравым смыслом. По этому графику я уже вырвался вперед и постепенно наращивал преимущество; и чем быстрее я катился, тем громче становился гул на трибунах.

Заезд был ничуть не проще предыдущего, и требовалась полная сосредоточенность, чтобы поддерживать темп и ритм. Битва с черной стрелкой превратилась в сражение с самим собой, ведь усталость накапливалась с каждым кругом. Шумовая поддержка группы и болельщиков была громче, чем вчера, люди расположились вдоль всего трека, и я различал отдельные голоса и слова, которые они выкрикивали. Моя жена Энн и ее мама стояли на краю трибуны, и я мог видеть их, а не только слышать, когда проезжал мимо.