Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса

Джок, — писал Map, — сегодня вечером прибыли твои люди. Ты, конечно, был вправе сам не приезжать, а отделаться жалкой сотней воинов, когда я ожидал по крайней мере вчетверо больше. Но и я вправе высказать свое отношение. Интересно получается: когда большая часть шотландских горцев поднялась на защиту родной страны и законного короля; когда джентльмены из соседнего Лоуленда ждут не дождутся, чтобы мы спустились с гор и присоединились к ним, находятся все же люди, которые надеются отсидеться в стороне. Разве не этого самого мига мы ждали долгих двадцать лет? И вот теперь — когда решающий час пробил, когда на кон поставлена судьба короля и всего королевства, — неужели мы будем медлить и колебаться? Нет и нет! Я слишком долго проявлял излишнюю снисходительность, настало время использовать более решительные средства (благо они имеются в моем распоряжении)… Таким образом, довожу до сведения моих арендаторов из Килдрумми: если только они немедленно не выступят в поход со своим лучшим вооружением, то я вышлю карательный отряд с приказом разорить и сжечь их деревню. Передайте джентльменам, что я жду их в самом ближайшем времени — верхом и с достойным снаряжением. Никакие отговорки не принимаются.

Итак, в те судьбоносные осенние дни «Горящий крест» [32]отправился путешествовать по горам Шотландии, и на юг потянулись колонны облаченных в тартаны людей. Они собрались там, чтобы какое-то время постоять в нерешительности, а затем двинуться дальше — одним глазом поглядывая на ганноверцев, а другим с надеждой обшаривая морское побережье. Со звоном обнажились клейморы в беспорядочной потасовке у Шериффмура:

Твердили одни, что они победят;
Другие рекли, что они.
А третьи — что все пропадут, о!
Я знаю, как в буре,
При Шеррифмуре
Сошлись на мечах, о!
Бежали мы и бежали они…
Бежали они и бежали мы…

А затем настала штормовая ночь в конце декабря, когда в гавани Питерхеда причалил небольшой французский капер с восемью пушками на борту. С него сошла группа морских офицеров, и среди них — молчаливый бледный мужчина двадцати лет от роду. Наконец-то прибыл король из-за моря. Ура, Джеймс VIII явился на зов своей страны! Но где же армия, которую он должен был привести на подмогу? Где обещанное оружие и сундуки с серебром?

С разочарованием взирали собравшиеся на своего долгожданного предводителя. Такой поворот событий охладил пыл горцев — даже в большей степени, нежели первый снег, который выпал и блокировал подступы к Перту. Увы, дело Старшего Претендента уже было проиграно. Однако он этого еще не осознавал. Отбросив в сторону маскировку, Джеймс разыгрывал из себя короля, вернувшегося в родную державу: протягивал холодную руку для верноподданнических поцелуев, выпускал длинные блестящие прокламации и ничего не предпринимал по сути. Его нерешительность и сдержанность так же надежно остужала сердца шотландцев, как воспламенит их тридцать лет спустя энтузиазм его сына, молодого принца Чарльза. Безнадежность и отчаяние сен-жерменского периода ощущаются даже в тех величественных обращениях, которыми были увешаны заснеженные шотландские города. «Мне не привыкать к неудачам, — писал Джеймс, — ибо вся моя жизнь, с самого рождения, представляла собой не что иное, как бесконечную цепь неудач». Звучит очень трогательно, но абсолютно неподходяще для будущего короля! Красавец Принц Чарли быстро это поймет и выбросит данные слова из прокламации!