Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса

Стерлинг блистает иностранными модами и звенит от чужеземных голосов — то и дело слышится французская и итальянская речь. Вся Европа собралась у колыбели шотландского принца. Послы Франции, Савойи, Пьемонта привезли поздравления от своих монархов. Ватиканские власти, не подумав, тоже сначала отправили в Эдинбург папского нунция, кардинала Лауреа. Правда, потом одумались и перехватили своего посланца в Париже (чему его преосвященство был только рад). Иностранные делегации размещались едва ли не в каждом доме Стерлинга. Возле шотландских очагов пылились непривычного вида мечи и шпаги, в конюшнях стояли чужеземные лошади. Толпы зевак провожали взглядами экстравагантные кавалькады, направлявшиеся в сторону Стерлингского замка. А над всей этой суматохой нависло серое декабрьское небо. Ветер пригнал с моря стаи свинцовых туч, и они медленно оседали в долине Стерлинга, превращаясь в серый промозглый туман.

Бедфорд со своими английскими джентльменами тоже во дворце. Он выполнил назначенную миссию: на глазах у всей Европы (или по крайней мере на виду у нужных людей) передал шотландской королеве шутливое послание своей госпожи и теперь с любопытством разглядывает хозяйку замка. Перед ним молодая женщина (ей едва минуло двадцать четыре года), которая последние шесть лет — с тех пор как вернулась из Франции — только и делает, что играет в прятки со счастьем. Игра становится все более рискованной. Мария вовсе не похожа на ту веселую вдовушку, какой описывают ее осведомители Елизаветы. Глаза с необычайно тяжелыми веками придают лицу сосредоточенно-задумчивое выражение. Кажется, будто она нарочно старается думать о чем-то серьезном, чтобы сдержать приступы неуместного веселья. А глаза глубокие, глубокие… Уши выглядят крупнее, чем можно было бы ожидать у женщины. Но, похоже, Марию это не смущает: волосы она откидывает назад, в ушах носит крупные жемчужные серьги. Верхняя губа у нее кажется полнее нижней. Эта веселая, нежная губа наводит на смелые мысли, но нижняя их тут же охлаждает — она строго поджата. Королева, несомненно, красива, но не той нежной прелестью, которую мы обычно ищем в слабой женщине. Ее красота — это красота силы. Странное сочетание отваги и мягкости сквозит во всем ее облике. Сколь притягательно выглядят широко поставленные задумчивые глаза под четкими арками бровей, этот чистый, гладкий лоб и высокие скулы! Очарованный улыбкой Марии, ее покатыми плечами, всеми ее иноземными — французскими! — повадками, Бедфорд смотрит и гадает: как, во имя всего святого, жалкому оболтусу Дарнли удалось заполучить столь роскошный приз? Эта женщина великолепна, она создана для того, чтобы блистать! А как она улыбается! Такое впечатление, что счастье ее переполняет.

Весь дворец сияет улыбками, превратившись в декорации для ее счастья. Ах, если бы граф знал! Вот французский посол бросает на Марию осторожные взгляды, ему известно больше, чем всем остальным. Не далее как вчера он застал королеву горько рыдающей. Она выглядела такой несчастной… Казалось, будто сердце ее разбито вдребезги!

В то время как внизу кипит веселье, где-то на верхних этажах замка бродит всеми покинутый, обиженный Дарнли. Он не принимает участия в празднестве. Ему не в чем выйти к гостям — роскошный, расшитый золотом костюм так и не успели дошить (должно быть, портной все время потратил на голубой камзол Босуэлла, уж его-то доставили в срок!). Дарнли не спускается вниз, он знает: Бедфорд со своей свитой только и ждет случая, чтобы его унизить. И этот юный неудачник сидит в гордом одиночестве и дуется на весь белый свет. Он тешит себя мечтами, что сбежит из дворца и станет пиратом. Увы, в том далеком 1566 году пиратство стало чересчур престижной профессией, кандидатов хоть отбавляй. И уж, конечно, не мягкотелому слабаку Дарнли становиться великим пиратом. Достаточно вспомнить, как в ужасную ночь после убийства Риччо он бросил своих сообщников и в страхе бежал из дворца; как сломя голову мчался по дороге в спасительный замок Данбар и все нахлестывал лошадь, на которой скакала его беременная жена. Наверное, его крики до сих пор звучат в ушах Марии: «Скорее, ну скорее же! Поторопитесь, ради Бога! Если эта лошадь падет, мы достанем другую!» Итак, Дарнли хандрит в одиночестве, а праздник по поводу крестин его сына идет своим чередом. Снизу доносится веселый разноголосый шум — торжественные звуки труб, топот ног и разрозненные обрывки разговоров. Может, он подходит к окну и смотрит вниз, на затянутую туманом равнину. В этой серой клубящейся массе Дарнли пытается прочесть свою судьбу, но напрасно — он видит лишь проплывающие мимо облака, да порой в разрывах туманной пелены проглядывает далекий лес или же мелькает серебряная лента Форта. Бедняга еще не знает, но смерть уже нацелилась на его душу: в ближайшие дни Дарнли свалится с оспой и долгие недели будет лежать в беспамятстве… А в одном из темных подвалов Эдинбурга для него уже припасен увесистый бочонок пороха.