Шпага чести

Комполка считал своим долгом беречь оставшихся в живых носителей героических традиций «Нормандии». Это не значило, что он сдерживал их, не посылал на ответственные задания; все было как раз наоборот, но на одну-единственную льготу они имели безоговорочное право: не хотели лететь — не летели.

Кто знает, может, именно поэтому множились победы Альбера, Риссо, де ля Пуапа, а сами они до конца войны оставались недосягаемыми для вражеских пуль и снарядов. Во всяком случае ветераны всегда подавали хороший, надежный пример молодежи. Почти каждый день кто-нибудь из них докладывал о сбитом самолете противника. Через некоторое время то ли от партизан, то ли от пехотинцев приходило подтверждение, и эти сведения заносились в маршевый журнал. Но однажды случилось иначе. В полк приехали советские летчики и попросили показать тех, кто выручил их в последнем воздушном бою. Ими оказались Жозеф Риссо и Ролан де ля Пуап.

— Спасибо вам за помощь и поздравляем с победой! — пожали им руки гости.

— «Спасибо» с признательностью принимаем, — любезно ответил Риссо, — а вот победы за собой не знаем.

— Нет, один из вас сбил «фоккера».

— Его сразил кто-то из вас.

— Прицеливался я, — выступил вперед один из приехавших. — Только отказало оружие.

Тогда все ясно, — улыбнулся Риссо. — Я думал: ваши снаряды первыми достали разбойника, а выходит — мои.

— Ну вот, значит, с победой! — снова пожал ему руку белобрысый жизнерадостный лейтенант.

А произошло следующее. Риссо и Пуап, возвращавшиеся с задания, увидели четырех «лавочкиных», ведущих неравный бой с восьмеркой «фоккеров». Французы сразу ввязались в драку. Получилось так, что пара гитлеровцев зажала «в тиски» Пуапа. Он рванулся вверх, а сзади к нему начал пристраиваться для атаки третий фашист. Риссо кинулся другу на выручку. Советский летчик сделал то же самое. Они, наверное, одновременно нажали гашетки, но у одного сработало оружие, у другого — нет.

Короче говоря, враг, потеряв два самолета, поспешил ретироваться. Наши и французы, помахав друг другу крыльями, разошлись по своим аэродромам.

И вот, когда все разъяснилось, Пуап, придав своему голосу как можно больше серьезности, сказал:

— Признавайся, Жозеф, что я здорово вывел фашиста под твой прицел. Делимся победой?

Риссо в тон Пуапу ответил:

— Делимся. Давай так действовать и впредь. Только, чур, не обижаться, если я не успею упредить врага.

Все рассмеялись этой шутке.

…А через день — снова гости из соседнего полка. Только теперь злые, раздраженные.

Пьер Пуйяд пригласил их к себе, чтобы поговорить в спокойной обстановке, но прибывшие с порога огорошили его вопросом:

— Кто подбил нашего летчика?

— Где, когда?

— Два часа назад в районе Орши.

— Минутку. Панж, позовите капитана Шурахова.

Начальник штаба тут же явился.

— Установите, кто два часа назад в районе Орши сбил самолет.

— Это уже известно. Морис Шалль доложил, что открыл свой боевой счет.

— Пригласите его сюда.

Прибежал запыхавшийся, возбужденный Морис. На его устах «висел» рассказ о первой победе.

— Противник оказывал вам сопротивление? — вопросом встретил его Пуйяд.

По командирскому тону, сердитому выражению лица Шалль понял: произошло скверное недоразумение.

— Он не сопротивлялся, он уходил, уклонялся от огня, наверное, у него кончился боезапас, — скороговоркой ответил Морис.

— А знаки видели? Ну, звезды или кресты?

— Да в той круговерти некогда было всматриваться…

— А надо, надо всматриваться! — жестко сказал Пуйяд. — Вы стреляли по советскому самолету, ранили летчика. Вот объяснитесь перед его товарищами.

Крутой, нелицеприятный разговор. Русские, казалось, прибыли требовать для виновника трагического происшествия суда военного трибунала. Но перед ними стоял, в отчаянии потупя взор, совсем еще безусый юнец, не нюхавший пороха, впервые участвовавший в настоящем бою. Ну, что с него возьмешь?

Раздосадованные гости уехали.

А Морис Шалль, готовый рвать на себе волосы, покаянно обратился к Пуйяду:

— Мой командир, посылайте меня на самые опасные задания, хочу кровью искупить ошибку.

— Сначала, Шалль, придется вас и остальных новичков научить разбираться в самолетах, — был ответ.

У выхода из штаба Мориса ждал его брат Рене. Ему уже рассказали обо всем, и он решил повести разговор по-своему: рукава у него были засучены. Пуйяд сквозь приоткрытую дверь заметил разъяренного Рене. Он поспешил за Морисом и, обращаясь к его брату, приказал:

— Срочно разыщите старшего инженера, пусть придет ко мне.

Рене помчался исполнять приказание. Пока бегал — пыл его поостыл, и гроза для Мориса миновала. Агавельян не заставил себя долго ждать.

— Сергей Давидович, нам нужно срочно ликвидировать одно упущение.

— Какое? — приготовился записывать тот.

— Надо научить пополнение отличать свои самолеты от чужих. Иначе они столько дров наломают, что нам придется сидеть в тюрьме.

— Понятно, товарищ подполковник. Об этом я давно должен был подумать.

— Да тут, Сергей Давидович, вашей вины нет. Это скорее по моей, летной части. Только, к сожалению, нет у меня макетов немецких и советских самолетов. Не на чем показывать их различия.