Шпага и митра

Кастельрок пока не вернулся, посему я заключил, что кардинал заставил его ждать. Тем не менее он мог появиться в любой момент, и я был слишком близок к тюрьме, чтобы пока чувствовать себя в безопасности.

Поэтому, осторожно приподнявшись, немного прополз на четвереньках, покуда вскоре, осмелев с опытом, не встал на ноги и поспешил настолько быстро, насколько отваживался, по этой надземной дороге.

Минут пять неуклонно продвигался вперёд, оставив ни с чем одну-другую бездомную кошку, навязывавшую мне компанию.

Хотя мой путь проходил для меня непривычно и крайне занятно, я начал уставать от него и приостановился, чтобы подумать, как можно спуститься к более принятым у людей тропам.

К тому времени я добрался до угла Рю Трекарт и, оглядевшись вокруг, увидел чердачное окно, удобно расположенное на одной из крыш слева от меня.

Свернув, направил свои стопы в эту сторону и с бесконечными страданиями пополз вниз, пока не очутился рядом с ним.

Окно было захлопнуто; но оказалось простым делом просунуть в него ногу, а потом руку и таким образом получить доступ внутрь.

Я постоял с минуту в маленькой комнате без мебели, чтобы прислушаться, не возмущается ли кто-нибудь поблизости моим вторжением. Ничего не услышав, двинулся вперёд, открыл дверь, вышел на лестничную площадку и в темноте на ощупь, крадучись, спустился по лестнице.

Я добрался до бельэтажа и размышлял, стоит ли мне смело сойти вниз и покинуть этот дом нормальным образом через входную дверь, когда вдруг, услышав мужские голоса и тот сиплый смех, что наводит на мысль о бутылке, счёл за лучшее не рисковать встречами, которых можно было бы избежать.

Приложил ухо к замочной скважине двери, у которой стоял. Поскольку всё оставалось тихо, повернул ручку и вошёл. В комнате, которая, насколько я мог с трудом разглядеть, была со вкусом обставлена и вмещала кровать, никого не было; поэтому, закрыв за собой дверь, я прокрался к выходу на деревянный балкон.

Когда я добрался до него, моё внимание привлёк лязг стали внизу.

“Что, – подумал я, – драться в этот час и на самих парижских улицах, несмотря на эдикты?”

Я тихо открыл балконную дверь и вышел наружу. Зрелище, которое предстало моим глазам, наполнило меня изумлением и гневом.

Высокий, хорошо сложённый шевалье стоял спиной к стене прямо подо мной, тульёй шляпы почти касаясь балкона, который был не более чем в шести футах от земли, и с мастерской ловкостью защищался против натиска троих отвратительных негодяев.

Если эти люди не имели никакого уважения к королевским законам, то какое-то уважение могли бы по крайней мере иметь к законам рыцарства. Я не колебался ни мгновения, что мне делать, и совершенно забыл о своих собственных заботах. Выхватив шпагу, перепрыгнул через низкие деревянные перила и, подобно святому воителю Михаилу с небес, чтобы сразиться за справедливость, свалился с воплем в ошеломлённый круг дерущихся.

IV

Notre Dame! Как эти трое головорезов вытаращились при моём неожиданном и необъяснимом пришествии!

А я, увидев, что это были за люди, не испытал никакого сожаления, использовав их удивление, чтобы пронзить своей шпагой ближайшего из них насквозь. Он издал резкий крик, уронил свою рапиру, мгновение хватал воздух; затем, грудой осев на землю, простёрся недвижим.

С яростным возгласом на меня набросился другой, прежде чем я смог освободить свою шпагу. Выпад, который он сделал, несомненно, спровадил бы меня со свету без отпущения грехов, если бы шевалье не подставил свой клинок и не отразил смертоносный удар.

В следующее мгновение, однако, ему пришлось защищать свою собственную шкуру от третьего бандита, который попытался воспользоваться тем же преимуществом, что и его приятель, старавшийся достать меня.

Но передышка позволила мне вернуть себе шпагу, и теперь я вступил в бой со своим противником над телом его павшего сотоварища и доставил ему хлопот, хоть света и было маловато.

Как я и ожидал, он был просто жалким фехтовальщиком, и его ухватки напоминали какую-нибудь ветряную мельницу. Тем не менее он продолжал энергично рубить и колоть в технике старой итальянской школы, которая хотя и быстро заставляет с собой считаться при дневном свете, но сильно разлаживается впотьмах и на ненадёжной поверхности, с трупом у самых ног, как раз чтобы споткнуться, если делаешь слишком дальний выпад.

При нескольких первых пассах я посмеялся над его трудами и спросил, поддразнивая, не владеет ли он боевым топором; но вскоре, когда был вынужден три или четыре раза использовать шпагу вместо щита, сообразил, что время было неподходящим для шуток.

Если бы я только смог поймать эту его назойливую руку на секундной паузе, то знал, что возьму над ним верх.

Вскоре он попробовал прямой укол, думая взломать мою защиту, но я поддел его остриё и резким ответным ударом, который завершился ангажементом в терцию, наконец остановил его представление.