Шпана

Очутившись на улице, друзья, как люди благородные, естественно не позволили, чтобы старик один надрывался, и стали тащить мешок по очереди, притворяясь, будто им ничуть не тяжело, но про себя ругаясь на чем свет стоит. А синьор Антонио гордо шествовал впереди, довольный, что нашел дурачков себе в носильщики. С трудом доплелись они до Порта-Фурба с ее лачугами, пустырями, стройками и бараками; как только впереди замаячила Боргатадельи-Анджели, что расположена между Торпиньяттарой и Куадраро, старик светским тоном изрек:

— Может, зайдете в гости?

— Ну что вы, что вы! — запротестовали в один голос Плут и Кудрявый, а про себя согласно подумали: еще б ты нас не пригласил, старая сволочь!

Немощеные улицы Боргата-дельи-Анджели в этот час были пустынны; над ровными рядами народных домов распростерлось небо, с которого еще не скрылась луна.

Дверь дома, где обитал синьор Антонио, была отворена. Они вошли и стали подниматься: один марш, другой, третий, бесчисленные ступеньки, двери, окошки, выходившие во внутренний дворик, — все обшарпанное, на стенах углем намалеваны похабные картинки. Старик позвонил в звонок семьдесят третьей квартиры, а друзья встали позади, как два адъютанта. Спустя некоторое время им открыла старшая дочь старика.

Смазливой девице на вид было лет двадцать; из глубокого выреза короткой ночной рубашки вылезают округлые груди, волосы растрепаны, глаза припухли со сна. Завидя гостей, она спешно юркнула за драную ширму, стоявшую посреди прихожей.

Синьор Антонио вошел, прислонил мешок к ширме и громко позвал:

— На-адя!

На зов никто не откликнулся, но из-за стенки послышалось женское шушуканье в три или четыре голоса.

И верно, подумал Кудрявый, их там у него целое племя.

— Надя! — повторил еще громче синьор Антонио.

Шушуканье тоже усилилось, потом опять появилась старшая дочь, в той же обтягивающей рубашонке, но уже в туфлях, и причесанная.

— Знакомься, мои друзья, — представил старик.

Надя подошла, робко улыбаясь, одной рукой прикрывая грудь, другую протягивая им. Пальчики тоненькие, беленькие и нежные, как масло, — у друзей аж дух перехватило.

— Клаудио Мастракка, — отрекомендовался Кудрявый, пожимая теплую ладошку.

— Альфредо Де Марци, — рявкнул Плут, покраснев и возбужденно блестя глазами.

Девушка была смущена до слез. Минуты две они все топтались в прихожей и молча глядели друг на друга.

— Прошу, — пригласил наконец синьор Антонио и отдернул занавеску, прикрывавшую вход в кухню.

Там, между плитой, буфетом и четырьмя табуретками каким-то чудом поместилась койка, на которой спали валетом две разрумянившиеся во сне девчонки, завернувшись в латанные — перелатанные, серые от стирки простыни. Кухонный стол был заставлен грязной посудой. Разбуженная светом стая мух взметнулась, закружилась, зажужжала, будто в жаркий полдень.

Надя вошла последней и, скромно потупясь, остановилась у двери.

— Грязи-то развезли! — заметил старик. — В этом доме одна работница другой лучше!

— Поглядел бы ты, что у нас делается! хохотнул Плут, подбадривая старика, как будто они были сверстники.

Кудрявый понимающе улыбнулся. Тогда Плут продолжал с присущим ему сарказмом, как будто ораторствовал в баре “Кинжал”:

— В кухне у нас настоящий срач, а в спальню только свиней пускать!

При этих словах синьор Антонио неожиданно выскочил в переднюю, приволок оттуда мешок с цветной капустой и с довольным видом затолкал его под раковину.

— Я бы до Рождества такую кучу не перетаскал, — объяснил он дочери. — Спасибо, ребята подсобили.

Надина улыбка мгновенно померкла, подбородок задрожал, и девушка отвернулась к стене, чтобы скрыть набежавшие слезы.

— Ну вот еще! — добродушно пожурил ее Плут. — Есть из-за чего плакать!

Но та словно только и ожидала этой фразы, чтобы разразиться горькими рыданиями. В мгновение ока вскочила и скрылась за ширмой.

— Дура ненормальная! — послышался оттуда другой женский голос.

— То жена моя, — сообщил синьор Антонио.

Через минуту на кухне появилась хозяйка дома, синьора Адриана, тоже в ночной рубашке, но тщательно причесанная, из пучка на затылке торчали шпильки, а груди выпирали из рубашки, как кочаны из мешка.

А мать-то еще получше дочек будет, отметил про себя Кудрявый. Женщина ворвалась на кухню,бурля гневом и продолжая начатый за ширмой монолог:

— Я говорю, дура ненормальная! Нашла из — за чего слезы лить, видали такую? Жить-то надо, правда? Времена нынче тяжелые. И чего ей не хватает, этой дурехе, уж и не знаю!

Она умолкла, немного успокоилась и остановила взгляд на двух оборванцах, которые изволили пожаловать к ней в гости.

— Знакомься, мои друзья, — повторил старик.

— Очень приятно. — Женщина чуть сдвинула брови: должно быть, ей с трудом давался светский тон.

— Клаудио Мастракка, — привстал Кудрявый.

— Альфредо Де Марци, — вторил ему Плут.

Закончив ритуал знакомства, хозяйка вернулась к взволновавшей ее теме: