Шпана

Пошатываясь от усталости, Кудрявый вышел на Страда-Бьянка, поглядел на небо, которое опять начало затягиваться тучами, едва сдерживая бешенство, добрел до Казилины. Там дождался трамвая, вскочил на подножку и после получаса езды снова очутился на виа Таранто. Рынок уже работал. Как бродячая собака, кружил Кудрявый между рядами, принюхиваясь к смешению тысячи аппетитных, подогретых солнцем запахов, глядел на лотки с фруктами, даже исхитрился стянуть несколько персиков и яблок и забежал в переулок их съесть. Но это лишь взбудоражило аппетит. Теперь его магнитом тянуло к белым сырным прилавкам, которые разместились в начале переулка, на грязной площадке с фонтанчиком в центре. До чего же вкусно пахнут все эти моццареллы и проволони,[3] изящно нарезанные эмменталь и пармезан, не говоря уж об овечьем сыре! Среди больших головок угнездились кусочки граммов по сто пятьдесят и даже меньше. У Кудрявого перехватило дыхание. Как безумец, он впился глазами в ломоть желтоватой грувьеры, затем подошел с напускным равнодушием и, улучив момент, когда торговец увлекся беседой с толстой, как епископ, домохозяйкой, которая с брезгливым видом разглядывала выставленные сыры, молниеносным движением ухватил облюбованный кусок и сунул в карман. Но хозяин заметил и взял с прилавка зубчатый нож.

— Одну минутку, синьора. — Он вышел из-за прилавка и сграбастал Кудрявого за шиворот.

Кудрявый поглядел на него с недоумением: чего, мол, прицепился? От этакой наглости оскорбленный в лучших чувствах торговец взбеленился и вкатил ему такую затрещину, что у Кудрявого шум в голове пошел. Чуть отдышавшись, он сложился пополам и боднул торговца головой в брюхо. Тот слегка пошатнулся и вовсе рассвирепел. А поскольку был он вдвое здоровее Кудрявого, то неизвестно, чем бы дело кончилось! Не подоспей другие торговцы и не растащи дерущихся, скорей всего, пришлось бы парню отлеживаться в больнице. Торговец сыром, на чьей стороне был перевес и в силе, и в правоте, взял себя в руки и спокойно сказал:

— Пустите меня, ребята, пустите, ничего я ему не сделаю. Что я, душегуб какой?

Кудрявый харкая кровью, озверело рвался из удерживающих его рук.

— Отдай сыр и покончим с этим, — примирительно обратился к нему торговец.

— Ну, живо! — скомандовал торговец рыбой, подскочивший одним из первых.

Глотая слезы вместе с кровью из разбитых десен и с мечтами о мщении, Кудрявый вытащил из кармана ломоть грувьеры и протянул своему обидчику. Толпа мигом рассосалась — случай-то пустяковый, — и Кудрявый как ни в чем не бывало затесался в сутолоке среди прилавков с помидорами и баклажанами, над которыми голосили, надрывая утробу, жизнерадостные торговцы. Он двинулся по виа Таранто, добрел до дома, где теперь обретался, не без труда одолел четыреста ступенек до чердака. От слабости его не держали ноги. Он увидел, что обычно закрытая дверь пустой квартиры, открыта и хлопает на сквозняке, но не придал этому значения. Пошатываясь на ватных ногах, передвигая их словно под водой, он выудил из кармана бечевку, пропустил через ручку двери и подвязал ее покрепче. Потом вытянулся на полу и уже через секунду спал. Не прошло и получаса (за это время привратница успела позвонить, и нужные лица прибыли), как его разбудили пинками. Кудрявый разлепил глаза и увидел над собой двоих полицейских. Оказывается, ночью соседнюю квартиру обчистили — вот почему дверь была открыта. Беднягу оторвали от приятных сновидений (то ли в ресторане обедал, то ли на всамделишной кровати спал), подняли и потащили к лестнице. “Чего это я им занадобился? — спрашивал он себя, еще не до конца очухавшись. — Вот ведь!”

Его приволокли в Порта-Портезе и навесили без малого три года. Ему предстояло сидеть за решеткой до весны пятидесятого!

6. Купание в Аньене

Эй, Косокрыл, и ты, Старик, в поход! -

Он начал говорить. — И ты, Собака;

А Борода десятником пойдет.

В придачу к ним Дракон и Забияка,

Клыкастый Боров и Собачий Зуд,

Да Рыжик лютый, да еще Кривляка.

Данте, Ад[4]

— Есть хочу до усрачки! — громогласно заявил Задира.

Потом сорвал с себя майку, вытянулся во весь рост на фоне крутого, поросшего грязной травой и почернелыми кустами берега Аньене и расстегнул штаны.

— Ты что — прямо тут ссать?! — удивился Сырок, сидевший чуть ниже по склону.

— А где мне ссать — на виа Аренула?

Сырок ухмыльнулся (за прошедшие три года он возмужал и раздобрел).

— Искупаемся — и в кино.

— А деньги где возьмешь? — поинтересовался Альдуччо.

— Не твоя печаль, — ответил Сырок.

— Окурков, что ль, вчера насобирал? — предположил Альдуччо, уже стоя по щиколотку в воде.

— А пошел бы ты! — бросил ему Сырок, туго перетягивая ремнем одежду.

Он запрятал узелок среди пыльных кустов и на цыпочках побежал по откосу в поле, где недавно убрали хлеб, а теперь паслись лошади. Здесь большой компанией устроились на земле в чем мать родила недомерки.