Шпандау: Тайный дневник

Он пустился в пространные рассуждения о роли личности в истории. Главное значение всегда имела воля одного человека: Перикла, Александра, Цезаря, Августа, а позже — принца Евгения, Фридриха Великого, Наполеона. Все его герои происходили из двух исторических периодов: античности и восемнадцатого и девятнадцатого веков. Единственным исключением был Карл Великий. Его империю он иногда называл прелюдией к собственным планам о европейском господстве. Я не припоминаю, чтобы за все эти годы он когда-нибудь упоминал с восхищением или хотя бы уважением об императорах Салической династии или Гогенштауфенах. Правители эпохи Возрождения, великие французские короли — Франциск I, Генрих IV и Людовик XIV — для него попросту не существовали. Нельзя сказать, что он не относился к истории всерьез, так как себя и свою роль он видел исключительно с точки зрения истории. Но его отношение к истории было весьма романтическим, и его интересовала, главным образом, концепция героя. Он вполне мог свалить в одну кучу Наполеона и Верную Руку[7].

Во время своего монолога Гитлер нажал сигнальную кнопку и послал за Борманом. В качестве особого подарка в этот вечер он хотел послушать «Веселую вдову» на проигрывателе Бормана. Секретарь поинтересовался, какую запись он хочет услышать: в исполнении Йоханнеса Хестерса и других музыкантов театра на Гартнерплац или берлинскую постановку, в которой дирижировал сам Легар. Гитлер окунулся в воспоминания и сравнения и, в конце концов, пришел к заключению, что мюнхенская постановка все-таки, по его выражению, «на десять процентов лучше». И этот день рождения закончился в музыкальном салоне Бергхофа.

24 апреля 1947 года. Разговаривал с Гессом. Он остается в камере, пока все мы выходим на прогулку. Как и Гитлер, когда положение стало ухудшаться, он создал собственный мир, далекий от реальности. И мы, так же, как было с Гитлером, уважаем его выбор, хотя бы потому, что его приговорили к пожизненному заключению. Иногда у меня возникает ощущение, что роль заключенного всегда была его предназначением. С его аскетической внешностью, глазами, временами безумно сверкающими из темных глубоких глазниц, он, став заключенным, может опять быть законченным эксцентриком, каким был, когда столь необычно попал во власть. Теперь он наконец может играть мученика и шута, проявляя обе стороны своей личности.

5 мая 1947 года. На некоторое время нас перестали ограничивать в переписке. Мы можем писать и получать столько писем, сколько нам хочется. Почти год назад моей жене удалось вместе с детьми переехать из Гольштейна в дом моих родителей в Гейдельберге. Она пишет, что все относятся к ней с сочувствием. Возможно, отчасти потому, что ее семья тоже пользовалась большим уважением в городе. Недавно учитель Альберта сказал в классе: «Вы все знаете, что случилось с отцом одного из вас. Поэтому я хочу, чтобы вы помогали и поддерживали его».

Тем не менее, всей нашей семерке ясно, что из всех жен моей жене тяжелее всех. Семью Шираха поддерживают их американские родственники; у Нейратов осталось их имение; зять Дёница находится в Лондоне и может помочь. Только моя жена совсем одна, и вдобавок ей нужно заботиться о шестерых детях.

6 мая 1947 года. Бывают дни, когда Гесс кажется преображенным. Тогда он тоже выходит в сад. Сегодня мы гуляли вместе, и он с лукавым видом рассказал мне о своем полете в Англию. «Я еще не говорил вам, что сказал мне Гитлер на прощание за два дня до отлета? «Летите осторожно, Гесс!» Он имел в виду перелет из Мюнхена в Берлин на «Юнкерсе-52». Потом Гесс стал хвастливо рассказывать, как к нему относились в Англии. По его словам, у него были две комнаты с ванной и собственный сад. Каждый день за ним приезжали на машине, чтобы вывезти на прогулку. Комендант играл ему Моцарта и Генделя. Кормили хорошо, было много баранины и пудингов, а на Рождество подавали жареного гуся. В его распоряжении был специальный винный погреб. Но в еду подмешивали бензин и прочую гадость, добавил он, и в его глазах снова появился этот беспокойный, безумный взгляд.

У Гесса по-прежнему возникают подобные мысли. Недавно он попросил меня использовать его порцию сахара. «В него подмешали препарат, вызывающий диарею». Вчера он спросил, как сахар подействовал на меня. «Как ни странно, герр Гесс, на меня он оказал совершенно противоположное действие. От вашего сахара у меня случился страшный запор». Он с раздражением забрал у меня сахар.