Шпиль

— Это невозможно. Или скажем так: мы тут не можем ничего поделать. Будь у нас сколько угодно времени и денег, я уж не говорю о мастерстве… Ну, тогда мы могли бы разобрать весь собор по камешку. Мы вырыли бы котлован сто на сто ярдов и, скажем, футов на сорок в глубину. А потом заполнили бы его камнем. Но, конечно, сперва его залило бы водой. Подсчитайте, сколько потребуется людей с ведрами? И представьте себе, что неф все это время стоит на краю трясины! Вы меня понимаете, отец мой?

Джослин повернулся и сквозь пламя, пылавшее у него в голове, взглянул на престол. «Вот как это бывает, — подумал он, — вот как бывает, когда приносишь себя в жертву и жертва угодна Богу».

— Ты боишься дерзнуть.

— Я дерзал до последнего.

— Какое там. Где же твоя вера?

— Думайте что угодно, отец мой, но теперь — конец! И говорить больше не о чем.

«Вот что чувствуешь, когда твоя воля слита с великой, беспредельной Волей».

— Видно, Роджер, ты нашел наконец другую работу. Где же это — в Малмсбери?

Мастер равнодушно посмотрел на него.

— Пусть так, если хотите.

— Да я не хочу, я знаю, и ты тоже знаешь. Там ты думаешь перезимовать и получить работу для своей армии.

— Надо же людям жить.

У опор всколыхнулся шум, который пробудил в Джослине досаду. Он закрыл глаза и сказал сердито:

— Кто это там?

— Мои люди. Они ждут.

— Ждут нашего решения.

— Земля решила за нас!

Тяжелое дыхание мастера раздавалось совсем близко, у самых зажмуренных глаз Джослина.

— Отец, надо остановиться, пока не поздно.

— Пока есть другая работа для твоей армии!

Теперь и в голосе мастера зазвучала злоба.

— Ну что ж. Я спорить не стану.

Джослин почувствовал, что дыхание удаляется, и быстро простер руку.

— Подожди. Подожди минутку!

Он сложил руки на пюпитре и осторожно опустил на них голову. Он подумал: «Сейчас все тело мое вспыхнет огнем, и сердце будет корчиться в пламени. Вот это мое предназначение».

— Роджер, ты здесь?

— Ну?

— Выслушай меня. Что на свете ближе, чем брат брату, дитя — матери? Ближе, чем рот и рука, мозг и мысль? Видение, Роджер. Я знаю, этого ты понять не можешь…

— Нет, могу!

Джослин поднял голову и вдруг улыбнулся.

— Можешь, да?

— Но есть предел, за которым видение не более чем детская сказка.

— А! — Он медленно, осторожно покачал головой, и огни поплыли перед глазами. — Значит, ты ничего не понимаешь. Ничего.

Роджер снова подошел к нему по гладким плитам пола и остановился, глядя на него сверху вниз.

— Преподобный отец. Я… я восхищаюсь вами. Но против нас сама земля.

— Ближе, чем земля к ступне…

Роджер упер руки в бока, отбросив последние сомнения. Голос его зазвучал громче:

— Слушайте. Можете говорить что угодно. Я все решил.

— Ты, но не я.

— Конечно, я понимаю, что это для вас значит. Поэтому я и хочу вам все объяснить. Видите ли, тут есть еще помеха. Меня заманили.

— В шатер.

— В какой шатер?

— Нет, это неважно.

— Я чуть не попался, но теперь, когда строить дальше нельзя, я могу уйти, уйду и все забуду, чего бы это ни стоило.

— Порвешь путы.

— Ведь, в конце концов, это лишь тоненькая паутинка. Кто бы мог подумать!..

Осторожно, не спуская глаз с расставленной западни, Джослин поманил зверя.

— Да, всего только паутинка.

— И еще одно. То же, что для священника святость его сана. Вы должны понять, отец мой, что это такое. Честь мастера, если угодно.

— И выгодная работа для твоей армии в Малмебери.

— Да поймите же вы!..

— Таким способом ты думаешь сберечь и честь, и свою армию. Но все не так просто. Цена огромна, Роджер.

— Ну что ж. Тогда — прощения просим.

В голове у Джослина среди пламени закружились Гуди Пэнголл и Рэчел. И лица всех каноников… «Мне было видение. Я защитил бы ее, если бы мог, — защитил бы их всех. Но каждый сам в ответе за свое спасение».

— Ты один можешь построить шпиль. Так говорят все. Ты, знаменитый Роджер Каменщик.

— Его никому не построить!

У опор раздался яростный вопль, потом взрыв смеха.

— Как знать, Роджер. А вдруг найдется человек смелее тебя.

Упрямое молчание.

— Ты просишь освободить тебя от подряда, скрепленного печатью. Это не в моей власти.

Роджер пробормотал:

— Ну и пусть. Будь что будет — я решился.

Решился бежать от паутины, от страха, от самого себя, которому не дано дерзать.

— Не торопись, сын мой.

У опор снова раздались крики, и шаги мастера стали удаляться по каменным плитам. Джослин снова простер руку:

— Постой.

Он услышал, как мастер остановился и повернулся к нему. «До чего я дошел? — подумал он растерянно. — Что я делаю? Но иного пути нет!»

— Да, отец?

Джослин сказал с досадой, прикрыв глаза руками:

— Подожди. Подожди минуту!

Нет, ему не нужно было оттягивать время: решение уже пришло само. Где-то позади глаз всплыла мучительная тревога, но не потому, что шпилю грозила опасность, нет, именно потому, что шпилю ничто не грозило — он будет построен, это предопределено и теперь еще более неизбежно, чем прежде. И он знал, что делать.

Он задрожал всем телом, как, наверное, дрожали камни, когда начали петь. А потом эта дрожь утихла так же внезапно, как пение камней, и он стал спокоен и холоден.