Шпион

Как только мой доклад был готов, и я прошел неизбежный перекрестный допрос руководителей различных других отделов штаба, полковник Николай естественно предложил, что мне хотелось бы отправиться в отпуск. Это было странное положение: в немецкой и в любой другой армии 99,9 процентов офицеров и солдат всегда хотели получить отпуск. Недостаточное количество предоставляемых отпусков было главной причиной для жалоб на войне. А тут я, которому раз за разом едва ли не каждую неделю предлагали отпуск, отказывался от него! Все же рано или поздно мои постоянные объяснения отказа от отпуска большой нагрузкой на службе и военным рвением стали бы слишком неправдоподобными. Во время мимолетного визита в Англию я фактически уже сделал один предварительный шаг. Я посетил Адольфа. Бедный парень был вынужден провести остаток войны в тюрьме на острове Уайт. Его, конечно, не рассматривали как преступника; больше того, во многих аспектах он жил даже в лучших условиях, чем обычный военнопленный. У него была небольшая комната в крыле начальника тюрьмы и все виды привилегий — кроме одного. Хоть он и не знал этого, ни одно из написанных им писем никогда не попало к нему домой.

Я получил необходимое разрешение и посетил его в его тюрьме. Он, конечно, не мог понять, что все-таки случилось. Почему именно его отобрали для такого одиночного заключения? Я не мог сказать ему правду, но предположил, что он, должно быть, сам доставил себе неприятности в лагере для военнопленных — думал ли он когда-либо о попытке побега? Да, да, сказал, он конечно, думал. Каждый офицер думал об этом. Тогда, заметил я, он, вероятно, как-то раз проболтался об этом. Возможно, его подслушали, и это намерение стало известно британским властям. Это могло быть причиной его заключения. Адольф почесал затылок и предположил, что это объяснение, пожалуй, правдоподобнее любого другого ответа. Что сказал бы он, если бы узнал, что я фактически исполнял его роль в немецком штабе, этого я не знаю. Скорее всего, у него случился бы припадок ярости

Мне легко было разговорить его о доме, поскольку он был уже очень обеспокоен тем, что в течение прошлых трех месяцев он не получал никаких новостей — естественно, так как все его письма из дома автоматически приходили ко мне. Я предполагаю, что я был всегда тенью за макушкой Адольфа, и я уверен, что он не раскусил того, как я непрерывно высасывал из него информацию. Я задал ему много вопросов, намекая на то, что моя мать могла бы что-то узнать через своих родственников в Эльзасе. Таким образом, я задал ему кучу наводящих вопросов, пополняя то большое количество информации о нем и его домашней жизни, которой я уже обладал. Бедный старина Адольф! Он горько жаловался, что англичане украли все его частные бумаги и даже его бумажник с фотографиями. Он не подозревал, что эти бумаги лежат в моем кармане, что его документы и письма оказали мне огромную помощь, что именно собственноручно написанные им письма помогли мне научиться копировать его почерк, и что его фотографии помогли мне сохранить в моей памяти множество образов, которые я никогда не забуду. Я был рад развить эту тему, поскольку это открывало передо мной новые возможности. У него было две или три групповые фотографии сослуживцев по полку и так далее, и я думал, что мне стоило бы знать имена этих людей на тот случай, если я случайно столкнусь с ним. Я вспомнил свое временное замешательство, когда я в первый раз встретился с Аммером. Их лица я уже запомнил. Потому я сказал, что попрошу начальника тюрьмы вернуть Адольфу его фотографии и бумаги. Я ушел и очень скоро вернулся с целой стопкой фотографий, которые я, конечно, предварительно скопировал. Адольф был восхищен. Он походил на ребенка с новой игрушкой, снова и снова пересматривая фотографии. И тут я воспользовался возможностью, чтобы задать необходимые вопросы и получил на них ответы. В целом эти три часа, включая обед, которые я провел с Адольфом, были для меня необычайно полезны.

Мог ли я теперь рискнуть отправиться в отпуск? Я обманул отца Адольфа, это верно, но, как гласит пословица, глаза матери намного острее. Однако проблема разрешилась сама по себе. Приблизительно через две недели после своего возвращения я получил телеграмму от моего отца. (То есть, конечно, от отца Адольфа. Этот рассказ, похоже, становится немного запутанным). Моя мать была серьезно больна — сам он тут же получил специальный отпуск. Если бы я смог устроить это, поехал бы я с ним, встретившись с ним в Льеже на следующий день в полдень? Я не колебался ни мгновения. Эту возможность мне точно была послана небесами. Даже мать не заподозрила бы человека, которого бы ей как ее сына представил его отец, а раз моя мать больна, это не будет обострять ее критические способности.