Шпион

Битва у Камбре стала предметом самых острых дискуссий — как никакое другое сражение войны. Неоднократно утверждается — и справедливо, что если бы только танки были использованы раньше и в большем числе — то полмиллиона погибших под Пассендейлом остались бы в строю, готовые развить успех первоначального прорыва, и тогда битва у Камбре стала бы крупнейшим успехом войны. Все это совершенно правильно. Но я все равно думаю, что даже если бы все так и произошло, то Камбре все равно не стало бы последним сражением войны. Мы не пробили бы немецкий фронт, а только прогрызли в нем еще один большой выступ. Но стоит вспомнить, что мы так долго вели позиционную войну, что забыли, как маневрировать — что и почувствовали на своей шкуре в следующем году. Кроме того, к тому времени Россия практически уже вышла из войны, и почти все немецкие дивизии перебрасывались с востока на запад. Возможно, именно прибытие одной из этих дивизий под Камбре и не дало англичанам добиться блестящего успеха.

Впрочем, что больше всего поразило меня в этом сражении — когда в первый раз союзникам удалось добиться внезапности — это поведение Людендорфа. Я никогда не видел его в лучшей форме. Он никогда так разительно не отличался от тех командиров союзных армий, оптимизм которых улетучивался с первыми поражениями. Когда результаты первого дня сражения стали известны, Людендорф открыто признал, что потерпел серьезное поражение, но тут же объявил своему штабу — и опосредованно всему миру — свои намерения, как истребить противника: вскоре нам пришлось убедиться в том, насколько удачно он исполнил это свое желание.

Еще во время последнего моего посещения Англии стало очевидно, что в ближайшем будущем Германия начнет перебрасывать значительные силы войск с Русского фронта. Это были одними из самых важных вопросов, интересовавших Военное министерство и Генштаб — какова численность перебрасывавшихся войск, где именно они будут сконцентрированы. Именно из-за этого я договорился с Мэйсоном о новых способах связи, чтобы он смог расшифровывать донесения, которые я ему посылал. Прежде всего, как я уже часто говорил, я не доверял никаким обычным «официальным» методам, тем более не верил я в использование фантастических шифров, которые только привлекли бы внимание умного цензора. Я предпочитал способ, который считал самым эффективным — то есть фрагмент донесения включался в совершенно безобидное личное письмо. И такие письма не должны были посылаться часто. От человека, читавшего подобные послания, требовались прозорливость и остроумие, но к тому времени мы с Мэйсоном настолько хорошо знали друг друга, что я мог быть совершенно уверен, что он докопается до самой сути того, что я ему напишу.

Я уже описывал один из способов, благодаря которому мне удалось послать предупреждение о приближающейся буре — как безобидная баденская газета выдала жизненно важную информацию. Примерно полудюжиной аналогичных простых способов [22]мне удалось переслать мои сведения в наш штаб, и когда 21 марта 1918 года началось первое крупномасштабное немецкое наступление на британские позиции, для англичан, это как минимум, не было неожиданностью. Район Аррас — Сен-Кантен называли в качестве участка будущего наступления многие мыслящие офицеры — за исключением сэра Генри Уилсона, который со своей оценкой, как обычно, попал пальцем в небо. А после получения моего подтверждения штаб был полностью готов. На самом деле, командующий Пятой армией — на которую и обрушился основной удар немцев — вполне четко показывает в своей книге, что хотя наступление и удивило его своей мощью, но сам факт наступления не был для него сюрпризом. [23]

Я очень хорошо запомнил 21 марта 1918 года, потому что именно в тот день я оказался в составе свиты, сопровождавшей Кайзера. Время от времени я являлся к Кайзеру с докладом, которые каждый вечер делал для него Гинденбург. Когда Кайзер находился поблизости от Генштаба — что бывало довольно часто — Гинденбург делал доклад о положении на фронтах сам, но когда Кайзер был далеко, один из штабных офицеров ездил с докладом к нему. Мне не однажды приходилось это делать.

Я знаю, что сейчас модно хулить Кайзера как едва ли не единственного врага мира, осуждать его за все. Хотя он, конечно, в определенной степени несет ответственность за развязывание войны, что, я думаю, никто не будет отрицать. Но лично я не считаю себя достаточно компетентным, чтобы обсуждать этот вопрос. С другой стороны, я могу со всей ответственностью утверждать, что он не сделал и сотой доли того, что приписывала ему молва во время войны. Я ведь уже упоминал, что его влияние на ход войны было удивительно слабым. С началом войны вся власть в Германии сосредоточилась в руках Генерального штаба. Рейхстаг и даже канцлер отошли на второстепенные роли.