Шпион

— А вы видели шпиона? — спрашивали мы у приходящих.

— Наш собственный. За дядей следит.

Кое-кто перестал у нас бывать. Иные просили нас не заходить к ним, дабы не навлечь подозрения в общении с коммунистами. Дядя же, несмотря на смирение, был даже несколько горд:

— Да-с… Личного шпиона приставили. Записывает малейшее движение. Опасным находят для японского правительства.

Нам очень хотелось познакомиться со шпионом поближе. Другой такой случай когда еще наживешь. Но тетя категорически запретила всякие попытки вступать с ним в разговор.

— Это ему повредить может. Человек на жаловании. Долго ли, обвинят в дружеских сношениях с нами, вот службу-то и потеряет…

Дело шло к зиме. Становилось холодно. У тети болело сердце: шпион был плохо одет. Дядя начал увлекаться Псалтирью. Учил ее вовсю наизусть. Восхищался и плакал. Он приобрел привычку непрестанно шептать стихи псалмов и, углубленный во внутреннее их созерцание, он не шел, а летел, как птица, по городу, по кладбищу и окружающим полям. Шпион начал приметно худеть. Частенько тетя встречала дядю укором:

— Андрей Петрович, Бога побойся! Опять долго гулял: загоняешь мальчишку. Просила я тебя: погуляй немножко, да не бегай… Ходил бы шажком!

— Виноват. Привычка. Забываю.

И прежде чем запереть входную дверь, тетя еще раз бросала соболезнующий взгляд на шпиона:

— Сидит, записывает… Господи, ведь простудится мальчишка. Жалованье, верно, крохотное. Японцы гроши платят. А он, может быть, мать кормит… сестер, братьев… Может и бабушка еще жива. У семьи за него, верно, как сердце болит…

И тетя вытирала слезы. Зима была суровая. Шпион ходил в полуботинках и легком драповом пальто. Мы серьезно беспокоились о его здоровье.

— Если б знать, что ему лучше: ходить или сидеть? — говорила тетя.

— Без движения, пожалуй, хуже. Но с другой стороны, двигаясь, он потеет и потом сидит на холоде опять без движения. О, Господи, верный способ схватить воспаление легких! Ну, сходи погуляй! — говорила она дяде. — Только помни: шажком, на полчасика, иди по подветренной стороне.

И дядя послушно шел «прогуливать шпиона». Мы старались сократить его «рабочие часы». Вечером, запирая дверь, тетя говорила громко:

— Ну, теперь спать. Больше никуда сегодня не пойдем. И дверь на цепочку запираю.

А войдя в дом, добавляла:

— Пусть уходит с Богом. Да не сидите в столовой, свет видно из окна, не уйдет еще. Будем сидеть в кухне.

Перед Рождеством поднялись ветры и метели. Шпион был покрыт инеем. Он казался серым и сверкал на солнце. Он не мог сидеть спокойно и беспрестанно двигал ногами. Тетя стала повсюду ходить с дядей.

— Хоть ради меня будешь ходить медленно. Ведь замучил человека.

А дядя шептал 50-ый псалом:

«Помилуй мя, Боже… Яко беззаконие мое аз знаю… и грех мой предо мною есть выну»…

Выйдя из дома, тетя кричала, якобы нам:

— К Чурину идем, на Пристань, — и сразу домой!

Делая покупки, она просила дядю стоять у входа на видном месте, чтобы шпион не беспокоился, и сама все старалась увидеть, за окном ля шпион. Увидев, она махала руками, чтобы знал: здесь, мол, мы, здесь.

Один раз они потеряли шпиона на базаре. Оглядывались, оборачивались, не могли найти. Нет, как нет!

— Господи, что теперь ему будет? Прогонят его японцы. Потеряет службу. Скажут, не умеет шпионить…

Они долго искали шпиона по базару и улицам. Тетя громко кричала, как бы разговаривая с дядей, — авось, голос услышит, на голос придет… Выбившись из сил, возвращались домой на извозчике, — и тут, напротив дома, увидали шпиона. Он растерянно топтался у входной двери. Тетя страшно обрадовалась.

— Слава Богу! нашелся! — и закричала: — Вот мы и дома! С базара приехали!

На Сочельник шпион явился обмотанный коричневым вязаным шарфом. Тете шарф понравился:

— Мама шпионова, видно, хорошая рукодельница. Как связано! Надо бы снять узор. На будущий год я Андрею Петровичу свяжу такой же шарф.

В первый день Рождества никуда не ходили: пусть совсем отдохнет. Возмущались японцами: ну, и условия труда! Никаких отпусков, даже ради такого праздника. На второй день пришла печальная весть: шпион был нездоров. Он кашлял. Он уже не двигал ногами, а сидел неподвижно, уткнувшись лицом в шарф. По временам сильный приступ кашля подбрасывал его со скамейки, а затем он снова погружался, в неподвижность. Из-за двойных рам не слыхали звуков кашля и в окно могли только видеть страдания шпиона. То и дело кто-либо подходил к окну и докладывал: сидит! кашляет! сидит!

— Замерзнет человек! Грех-то какой! — говорила тетя. — Прямо у нашего дома скончается!

И затем тихо, покаянным тоном добавляла:

— Одно смущает мою душу: вдруг он заболел именно оттого, что я не пустила Андрея Петровича гулять на первый день. Шпион был без движения. Если это так — моя вина. Ужасно!

И она рассеянно внимала дяде, который читал: