Шпион Его Величества

Тогда, первый раз встретившись с Пелагеей, я понял, насколько бывают недостоверными и надуманными придворные слухи. Государь Петр Алексеевич, большой знаток и любитель женщин, никогда в жизни не прошел бы мимо такой красоты и женственности. Через пару лет я поинтересовался у Пелагеи — она к этому времени уже родила мне сынишку, оставаясь женой Макара, который по своей натуре оказался просто мерином, — сколько было правды в той побасенке. Пелагея, стыдливо потупив взор аквамариновых глаз, тихо ответила, что в той побасенке не было ни малой доли правды, что она никогда с государем не встречалась.

Но вы знаете, что женщины, даже жены и полюбовницы, умеют говорить только то, что в данный момент им нужно, и говорят это весьма убедительно!

2

Первоначально мне было трудно разобраться во всей государевой переписке частного и державного порядка. Волосы дыбом вставали, когда читал послания Петра Алексеевича со всеми орфографическими и лексическими ошибками, запятых для него вообще не существовало. Все письма были написаны на оборванных листках некачественной бумаги, часто они даже не сохранялись в архивах. Поэтому переписка носила рваный характер, было трудно или практически невозможно восстановить или проследить, как решался тот или иной государственный вопрос. Решался ли этот вопрос вообще или же о нем давным-давно забыли.

Я прошелся по государевым приказам, где узнал ошеломляющую новость о том, что приказы, в те времена государственный аппарат России, уже давно не получали каких-либо государевых распоряжений. Все вопросы решались лично самим Петром Алексеевичем. Распоряжения государем отдавались и проходили, минуя приказы, они исполнялись сподвижниками или соратниками Петра Алексеевича, а иногда и друзьями. Они же большей частью забывали или по простоте души своей не знали, что эти письма следует сохранять, а работу следует выполнять, регистрируя бумаги в государевых приказах.

Правда, эти державные приказы погрязли в прошлом и по-новому работать, как Петр Алексеевич хотел, не умели, а работали по дедовой старинке, решая дела по полуделу в год.

С первой же минуты меня до глубины души поразил громадный объем работы по организации государевой переписки, это ж поди-ка правильно составь и красиво напиши более пятидесяти писем в день. Я сразу же сообразил, что если займусь этим делом в одиночестве, то наделаю множество ошибок, окажусь не в состоянии прослеживать за прохождением и решением тех или иных государственных вопросов, которые обсуждались или поднимались в государевых письмах. Помимо этого требовался строгий учет вопросов и дел, о которых государь не писал в письмах, а в устной форме обсуждал с другими лицами. Чем больше я в то время узнавал о состоянии секретарских дел при государе, тем более убеждался в том, что добровольно сунул голову в смертельную удавку, а теперь стою на бочке и жду, когда палач выбьет ее из-под моих ног.

Государь Петр Алексеевич был совершенно неорганизованным человеком в монаршем звании и обличии. С ним невозможно было впрямую о чем-либо договариваться, об уговорах он тут же забывал или не обращал на них внимания. Он не умел слушать собеседника, по-детски перебивая его наивными или дурацкими вопросами. Правда, в нем имелась одна черта характера, такая принципиальная хватка: из разговора или общения с собеседником он мгновенно выделял или выхватывал наиболее важные и значимые для российского государства дела и вопросы. Эти дела и вопросы он тут желал претворить в жизнь и тут же в своем ближнем окружении находил человека, который, по его мнению, мог бы это сделать или, по крайней мере, контролировать.

Самое интересное заключалось в том, что, делая подобный выбор вопроса и человека для его решения, он в своем выборе и того, и другого никогда не ошибался. В том скрывалась реформаторская суть и монаршая гениальность нашего государя Петра Алексеевича.

Вот и меня, Алексея Васильевича Макарова, он нашел в Вологде, за тридевять земель от Москвы. Десять лет промурыжил на непонятных должностях у Алексашки Меншикова. А сейчас, забрав в свой придворный кабинет придворным секретарем, пустил в свободное плавание между рифами и подводными скалами российского бюрократического государственного аппарата. Можно было бы, конечно, у Петра Алексеевича спросить, почему он это сделал. Почему он решил, что я, тогда еще совсем молодой житель Вологды, умевший красиво и грамотно писать, но не имевший дворянского звания, необходимых знаний и жизненного опыта, окажусь ему хорошим помощником и советником в реформировании государственного аппарата? Почему он приказал мне следить за Петром Андреевичем Толстым, одновременно приближая и словами лаская этого семидесятилетнего русского боярина, который неоднократно его предавал в прошлом? Почему он мне приказал пойти на два месяца в ученики к душегубу и кнутобойцу Ушакову, от одного вида которого у меня душу наизнанку воротило?