Шпион Его Величества

Как только Карл-Леопольд подошел к столу государя, то с него мгновенно слетела вся индюшачья спесь, он снова стал прежним и таким привычным немецким герцогом, власть которого в его же герцогстве держалась только на наших русских штыках. Петр Алексеевич по доброте души своей выделил ему десять полков для удержания своей власти в Мекленбурге. А я с этой же целью отправил к праотцам двадцать невинных душ, а ведь среди них были нормальные люди. Мне почему-то стало стыдно за греховное деяние, совершенное прошлой ночью, я зябко поежился.

— Что это с тобой, Лешка? — тут же послышался голос Петра Алексеевича. — Переживаешь за то, что натворил прошлой ночью?! Не переживай, это мой грех и я его буду отмаливать у Господа Бога!

Петр Алексеевич не только не позволил герцогу Карлу-Леопольду облобызать свою руку, а перстом ему ткнул, чтобы тот встал со мной вровень. Только в этот момент Карл-Леопольд соизволил меня признать и весьма свысока кивнуть мне головой в знак своего приветствия. Это надо же человеку так уметь в одно мгновение играть столь противоположными выражениями своего лица. Только что лицо этого индюка выражало сплошную лесть и змеиную угодливость, а сейчас оно выражает покровительство и надменность. Но после прошедшей ночи все мои дела с Карлом-Леопольдом закончились, поэтому я уже не обращал на него внимания.

Петр Алексеевич окончательно оторвался от своего рисования и внимательно оглядел нас обоих, затем достал свою голландскую курительную трубку и начал долгую церемонию подготовки к ее раскуриванию. По всему чувствовалось, что государь никуда не спешил и что-то задумал, а сейчас по непонятной причине тянет время. Я об этом сразу же догадался и к данной ситуации отнесся с совершеннейшим спокойствием, а мой бывший немецкий приятель вдруг начал краснеть лицом и очень волноваться, оглядываясь по сторонам. Карла-Леопольда определенно что-то волновало, но он, остерегаясь Петра Алексеевича, которого очень боялся, старался его особо не беспокоить своим поведением.

Наконец-то Петр Алексеевич прикурил свою трубку и, дохнув в нашу сторону ароматнейшим запахом голландского табака, негромко поинтересовался:

— Ну, Алешка, не хотел бы ты нам поведать, чем же ты эдаким занимался этой ночью?

Перед поездкой в Гросс-Раден я, разумеется, коротко проинформировал государя о цели моей поездки в этот немецкий городишко, но герцогу, разумеется, ни одного слова по этому поводу не сказал. Чтобы с его стороны не было лишних вопросов, я сделал так, чтобы прошлой ночью он время от времени встречался бы с моей тенью в темных дворцовых переходах. Поэтому Карл-Леопольд был страшно удивлен этим вопросом государя. Он искоса посмотрел на меня и хотел задать и свой вопрос, но вовремя вспомнил, что я еще не ответил на вопрос Петра Алексеевича, и промолчал.

Не вдаваясь в подробности, я рассказал о ликвидации мекленбургской дворянской фронды, акцентируясь только на то, что выполнял наблюдательную миссию и в никакие передряги не влезал. Я также не упомянул, кто именно занимался процессом ликвидации и какие трудности при этом встретились. К слову сказать, Карл-Леопольд мало чего из моего рассказа понял, еще позавчера я залез в его сознание и сделал так, чтобы этот немец не очень-то понимал русский язык, а о своих ночных путешествиях я повествовал на своем родном языке.

В этот момент тихо скрипнула дверь, в кабинете государя появился вице-канцлер Петька Шафиров,[56] осторожно ступая, он прошел к столу государя и устроился сбоку от него, готовый внимательно слушать, что я буду дальше говорить. Но к этому времени я завершил свой рассказ и сейчас молча стоял, посматривая на Петра Алексеевича. Впервые за время своей службы государю я оказался в ситуации, которую не совсем понимал.

То, что государь Петр Алексеевич что-то задумал, было понятно с самого начала, но с какой целью тогда при нашем секретном разговоре присутствуют эти два человека — немецкий герцог Карл-Леопольд, наш скрытый враг и недоброжелатель, и наш Петька Шафиров, который имел слишком длинный язык. Этих двух, казалось бы, совершенно противоположных друг другу личностей объединяла одна общая для них черта характера — неизмеримая жадность к земельным владениям и к деньгам, за которые они были готовы и мать родную продать.