Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)

Тут я задумалась совсем не о камнях, а о том, почему жизнь устроена так обидно: в Элистера Макларена следовало бы влюбиться как в мужчину – длинного, с немодной лохматой головой (я представить себе не могла его с обязательным приглаженным прямым пробором и моноклем). И еще, видимо – с приятными кустиками волос на груди.

Я попыталась вообразить эти кустики – и ничего особого не ощутила.

Потому что одни мужчины – роковая загадка, голос или запах их тела волнует так, что начинаешь краснеть от собственных мыслей. А тут – нечто совершенно иное, ну, вроде как собрат-студент, встретившийся через пару лет после Кембриджа. Расстаешься с ним вечером – а уже утром грызет досада: за ночь в голову пришла потрясающая мысль, ее можно было бы высказать Элистеру, а он бы ответил, наверное, вот что… И никакого тебе желания трепетно прижаться к железным мускулам его груди и ощутить бедром (а в нашем с ним случае, наверное, животом) его растущее волнение. Мало ли что у него там растет – пора посмеяться над французскими собаками и зелеными змеями, что куда интереснее.

Это у Шекспира, что ли, были такие строчки:

И начинаний самых лучших пар
В свисток уходит вместо поршня.

Нет, все-таки не Шекспир. А какая-то пакость. Особенно насчет поршня.

Я выбрала дерзкий полупрозрачный костюм, который может пойти только такой темноволосой молодой леди, как я: черный фон, на нем – красные и белые пионы, причем белый цвет был просто ослепительным, а красный горел призывным огнем за несколько ярдов.

Бросила недочитанные журналы в корзинку велосипеда, подумала о том, что Мартине следовало бы провожать меня утром на службу со словами «ваш велосипед, сеньора». Но поскольку она фактически вырастила меня, начиная с девчоночьего возраста, ничего подобного ей в голову не приходило.

Прошла мимо другого обитателя моего дома – Мануэла, который сидел в раттановом кресле у входа в свое личное обиталище, узенький двухэтажный домик слева от входа в ворота сада. Жил он в комнате-коробке на втором этаже этого домика. Мануэл, в длинных шортах и любимой старой рубашке, нацепив очки, внимательно изучал лондонский еженедельник «Правда», последние, технические его страницы, и бормотал что-то вроде:

– Ну, если только «Изотта-Фраскини». А так – извините, опять недолет, и очень большой… Пятилитровый мотор так просто не догнать…

– Бу-у-у, а-а, ха-ха! – страшным голосом сказала я у него над ухом, Мануэл снял очки и обреченно сказал: «Доброе утро, сеньора».

Так и не почувствовав себя королевой своего маленького двора, я тронулась в кабаре, и в ушах у меня, набирая силу, зазвучали эффектно-резкие аккорды меди несравненных шанхайцев во главе с Лимом.

Дурацкие слова,
Дурацкая мелодия,
Дурацкие слова,
Дурацкая мелодия —
Ра, ра, ра, ра, дзынь.

А когда через двадцать минут я доехала до торжественно замерших веерных пальм, обмахивающих крупную серую чешую металлического козырька над входом, я поняла, что чудес не бывает, в последнее время кое с кем все шло что-то уж слишком хорошо.

Потому что у черного провала входа обреченно стояла Магда, без блесток, без саксофона, и ждала меня, выставив вперед маленький подбородок под скорбно сложенными губами. А ведь еще утро, то есть время, когда Магда вообще редко показывается в нашем мире.

– Всю ночь не было? – поняла я ее без слов.

Подбородок обреченно дернулся вниз.

– Извини, я не хотела тебя беспокоить, – сказала Магда басом. – Я просто собиралась сказать, что меня не будет некоторое время, но к ночи – появлюсь, даже не сомневайся…

– Ах, да о чем ты, – махнула я рукой. И повторила движение – подзывая рикшу, которая мгновенно отделилась от ряда белых домов напротив.

Конечно, Магда обошлась бы без меня. Более того, обошлось бы и без нее самой – хватило бы какого-нибудь парня посильнее из официантов, правильно проинструктированного. Но Магде попросту страшно, ей надо, чтобы я была рядом. Потому что однажды придет день, когда…

– Кэмпбелл-стрит? – спросила я.

– Надеюсь, – чуть сварливо сказала Магда. – Если он ни с того ни с сего сменит лежбище, мы не найдем его никогда. Все узнаем потом из полицейской хроники.