Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус

Тони в ответ рассказал ему, как он в Кантоне каждый день встречался с парой десятков ни от кого там не скрывавшихся людей Коминтерна, и прежде всего с Джорджем Брауном, он же Грузенберг, он же «русский Лафайет» — Михаил Бородин, главный советник доктора Сунь Ятсена. Гремящий голос, грива растрепанных волос, высокий и толстый, входил в комнату — и комната со всеми собравшимися переходила в его полное владение.

А еще Тони знал некоего Стивена, он же Стивенсон, он же У Тинкан, он же товарищ Сергеев, или Григорий Войтинский, так же как знал его жену по революционной кличке Нора. Они постоянно наезжали в Кантон из Шанхая. И еще видел множество подобного народа.

Господин Таунсенд расположился к Тони еще больше.

А что понадобилось агенту Коминтерна в этом нашем сонном городе? — подумала я.

— С лотосом сладкая каша, — повторил на прощание Тони, с горестным удивлением покачивая головой. — И плыли цветы золотые бездумно. М-да. Как мы живем, как живем… Надо работать, надо переводить стихи.

Я поняла, что ощущают мужчины, когда говорят: мне срочно требуется выпить.

Внизу, в баре, некий тамильский учитель некоей местной школы, и еще английский механик с железной дороги, спросили меня, не я ли имела на днях честь и удовольствие вести передачу на средних волнах с замечательной Магдой Ван Хален. И где она сейчас, нельзя ли ее увидеть и с ней поговорить.

Полчаса назад я сказала бы, что в городе Куала-Лумпуре рождается звезда, сейчас я призналась себе, что звезда уже родилась. Такова уж судьба собственника какой-нибудь газеты, театра или радиосообщества — если он хочет славы и почета лично для себя, ему надо избрать нечто другое, где не будет звезд.

Завтра у нас коктейльные танцы, напомнил китайский бармен, бросив незаметный взгляд на мои брезентовые одеяния с карманами.

В углу, под лестницей, сидел Джереми и мрачно пил бесплатную воду. Что, в каждом баре города здесь должна дежурить полиция? Или нечто важное намечается именно здесь?

И опять оно возникло, это чувство, что у меня для поисков не так уж много времени, как хотелось бы.

ПРИВЕТ ИЗ ЧИКАГО

Когда убивают человека, неважно кого, мир теряет на какое-то время цвет, запах, вкус. А также и смысл. Потому что человеку даже нельзя делать больно, если только он не у доктора.

Убийство произошло в тот день, когда я нашла, наконец, повод избавиться (хотя бы на вечер) от моего брезента и надеть довольно неплохое платье — желтое с черным. У него очень смело вырезанные большие белые манжеты, а столь же белый и подшитый такими же странными косыми углами морской воротник спускается вниз и превращается по дороге в длинный шарф.

Как же он меняется, этот мир. Беззаботный век, век гремящих джаз-бэндов и коротких платьев-туник, куда-то незаметно ушел. Бэнды, правда, так же гремят, да еще и пытаются делать это громче прежнего, но что-то в их музыке незаметно изменилось — люди научились ценить в ней грусть. Короткие платья исчезнувшего краткого века — а он был здесь, вот здесь, тот век, всего каких-то полтора-два года назад — эти платья кто-то еще носит. Хотя бы потому, что в переменившемся мире стало очень мало денег, и очень много людей, потерявших все, но еще не успевших сносить старые платья.

Но сломавшийся век добивает их без пощады, потому что новые платья стали другими, вместо коротких — длинными, беззаботная простота кроя ушла. Приходящие в мой новый дом в Джорджтауне журналы сообщают, что силуэт стал очень стройным и длинным, в моду, вместо пухлых блондинок, вошли брюнетки слегка цыганского вида — то есть, собственно, в моду вошла я.

Прически стали длиннее. Появились плиссированные юбки в клетку, и их можно обнаружить даже здесь, у «Робинсона» на Яве.

А 1 апреля, меньше месяца назад, нам всем объявила свой приговор мода очередной парижской весны. После коричневого в лайм-лайте теперь прежде всего синее. Обувь должна обязательно сочетаться с платьем. Родилась новая ткань — модельеры сообщили о своем «необычайно высоком внимании» к искусственному шелку, поскольку он «красив и полезен», «потерял тот жуткий блеск, который мы так ненавидели», и «приобрёл богатую субстанцию, которая, кажется, подходит для входящего в моду сурового стиля».

Самый модный цвет, впрочем, все-таки не синий. Явился еще деликатный зеленый, называемый vert-de-gris, «не такой темный, как резеда, не такой бледный, как лилия, с серебристым отливом — вот наиболее удачный из цветов этого материала». Какого, кстати, материала?

Я скосила глаз на журнальную страницу «Женский интерес», стоя в тазике, где приводила себя в порядок после жаркого дня. Попыталась мысленно описать мое любимое платье — не модных, зато очень идущих мне цветов. Но бесспорно модного покроя — короткие рукава рюмкой, широкий пояс, юбка в три ряда воланов, неровный подол, частично доходящий до щиколоток.

Чуть усмехнулась, вспомнив, что в официальных случаях теперь особенно важно, чтобы рука была в кружевной перчатке. Как сказал мне при первой встрече инспектор Робинс, тогда на браунинге не будет отпечатков пальцев.