Шпион, которого я убила

– Боже мой, – простонала Ева, едва успев повернуться к налетевшей Надежде боком и избежать лобового столкновения, – какого черта ты здесь делаешь?!

– Я… – Наденька упала на спину и теперь, лежа, с изумлением смотрела на женщину перед собой, в облегающем коротком платье, с туфлями в руках. – А что это тут? Кто это тут ходит?..

– Призрак оперы, – вздохнула Ева, надевая лодочки. – Голый по пояс. Кто у вас в спектакле сейчас должен быть голым по пояс?

– Никто, – пожимает плечами Надежда и, всполошившись, поднимается и бежит за головным убором.

– А кто тогда может ходить по театру голый?

– Да кто тут может ходить голый?! – Кое-как закрепляя надо лбом невысокий кокошник, Надежда бежит из костюмерной. – Тут холод собачий, какой дурак разденется? Второй звонок был?

Ева пробирается на место в партере, когда свет уже погас. Она безоговорочно отбирает у Далилы бинокль и осматривает правую осветительскую будку. Занавес открывается. Ева не смотрит на сцену еще минут пять, она старается заметить малейшее движение в осветительской. Но когда по залу прокатился легкий шепот, когда Далила стала вырывать бинокль из ее рук, Ева уставилась на сцену.

На фоне декораций по сцене расхаживал солист в богатом княжеском одеянии, красных сапогах на каблуке и в шапке, украшенной камнями и мехом. В левом углу сцены расположился хор – три ряда стоящих друг за другом мужчин и женщин, подпевающих в нужные моменты и тоже одетых в национальные русские костюмы, но попроще. В заднем ряду хора, выступая сбоку и видная не только головой, но и левой частью тела, стояла… Надежда. Над низким головным убором торчали три разноцветных хвоста. Из-под сарафана выступала сине-красная кроссовка. В носу светилась серьга. Но больше всего внимания на лице русской «крестьянки» привлекали, конечно, черные очки с круглыми маленькими стеклышками.

Передние ряды партера заволновались. Послышались негромкие смешки. Солист не понимал, в чем дело. Он вопросительно поглядывал в суфлерскую будку и пел, расхаживая большими шагами по сцене.

Далила затряслась от тихого хохота. Ева отняла наконец бинокль и внимательно рассмотрела лицо Надежды в очках, серьгу в носу. И тоже засмеялась, когда увидела, как Надежда наклонила голову и посмотрела поверх очков на солиста, а потом поправила их медленным жестом. Минут через десять она, видимо, поняла, в чем дело, и постаралась спрятаться за спинами хористов. Теперь весь компромат составляли только торчащие над головой стоящего впереди нее мужчины три хвоста – зеленый, оранжевый и синий.

В секундной паузе, когда солист набирал воздух, передние ряды услышали странный звук – как будто рядом со сценой упало что-то тяжелое. Скосив глаза и привстав на цыпочки, Надежда проявилась еще раз для зрителей лицом, отягченным серьгой и очками. Она разглядела, что это свалился навзничь за кулисой, вероятно, в глубоком обмороке, помреж Михаил Петрович.

Когда «Скорая» наконец уговорила помрежа поехать в больницу, зареванную Надежду догнал на улице Марат.

– Не убивайся, – сказал он, обхватив ее за плечи. – Может, выкарабкается?

– А если нет? – глотала слезы Надежда.

– Тогда, боюсь, у нас в театре будет другой помреж.

– Заткнись, придурок! – вдруг неожиданно для себя обозлилась Надежда.

– Ого! Иди сюда и сама заткнись. – Марат дернул ее за руку, притянул к себе, и каким-то странным образом Надежда оказалась головой у него под мышкой. – Спать сегодня собираешься?

– Я… Я, наверное, поеду в больницу.

– Тебе же только что русским языком сказали раньше семи в больницу не соваться. Все равно ночью не пустят.

– Я на улице постою.

– Простынешь. Сляжешь. Кто будет тогда помрежу передачки носить? Так собираешься поспать или нет?

– Собираюсь, – задумалась Надежда, – наверное… А что?

– Я с тобой.

Надежда остановилась, выбралась из-под мышки Марата, отступила на два шага и внимательно рассмотрела мужчину.

– Ну? Сгожусь?

– Какой ты большой, – пробормотала она.

– Большой – не маленький! – многозначительно заявил Марат и протянул ей мотоциклетный шлем. – Куда поедем?

Надежда думала минуты две. Ей очень хотелось оказаться в тишине и чистоте квартиры помрежа, но вести туда Марата?..

– Комната четырнадцать метров тебя устроит?

– Ты сильно преувеличиваешь мои размеры! Я вполне могу выспаться на четырех квадратных метрах.

– Ладно. Поехали, – понуро согласилась Надежда, вспоминая, есть ли у нее дома чистое постельное белье.

– Чую, чую стойкий дух коммунального жилья! – закричал Марат, как только они открыли входную дверь.

– Тише! – Надежда даже присела от неожиданности.

– Почему? Кто-то спит в такую рань? Всего лишь полдвенадцатого!

– Да нет же! Потому что никто не спит! Не надо привлекать внимания.

– А так нечестно. Я – высокий, красивый, добрый и голодный. Почему я не могу привлечь внимание? Я же просто находка для одинокой женщины.

– Не сюда! – оттащив Марата за куртку, Надежда толчком указала ему на другую дверь, быстро отперла ее и подтолкнула мужчину в комнату. – Я думала, что ты хочешь спать, а не есть!

– Я всегда хочу есть. Где тут кухня?

– Не надо, – испугалась Надежда. – У меня и холодильник пустой!