Шпион, которому изменила Родина

Всю ночь я не сомкнул глаз, еще надеялся, что произошла какая то нелепая ошибка и вот-вот все выяснится, и майор будет юлить и извиняться — просить прощения!.. Но перед рассветом весь жизненный опыт, а главное, интуиция забарабанили изнутри, стучали в висках и кричали: «Ду-у-урак! Идио-о-от!.. Вот и приехали!.. Ты до-о ома!. Ура, кретин!.. Это НАШИ!!». И там же вспомнилась паршивая газетенка: так вот, оказывается, в чем дело?! А я ни слова не сказал Соколу… Теперь уже проклинал себя и почти не сомневался в правильности своей догадки: негодяи из ведомства Абакумова [16]приписали себе заслуги в успешном осуществлении Венской операции. А действительных ее участников, австрийских борцов Сопротивления, решили устранить… Я-то и подавно торчу в числе самых ненужных свидетелей (если бы еще пошел на сговор, то-сё…). Меня-то они уничтожат первым

Догадка моя стала еще реальней, когда выяснилось, что в подвале вместе со мной были люди (преимущественно советские военнослужащие), приговоренные военным трибуналом к расстрелу. В основном — за мародерство, Теперь они ожидали приведения приговора в исполнение или помилования.

И снова жизнь моя повисла на волоске Еще несколько раз меня вызывал майор и демонстративно рвал и бросал в мусорную корзину документы о действиях боевых групп движения Сопротивления.

— Все это ложь! — орал он. — Никакого движение Сопротивления не было, и твоего участия в нем тоже. Ты добровольно сдался в плен, и тебя следует расстрелять! Изменник Родины!

«ИЗМЕННИК РОДИНЫ!..» — так кто кому изменил?.. Для меня это означаю, что «не я изменил…», а «Родина изменила мне». Майор, сам того не ведая, кажется, был близок к истине. Я ответил ему, что в пле.і сдаваты я не помышлял, что меня взяли раненого, как и многих других.

— А почему ты не вцепился зубами в руку фашиста, который поднимал тебя?

— Чтобы быть застреленным? — спросил я.

— Да! Су-ука!.. Чтобы быть застреленным за Родину! — кричал следователь.

Я помню, как в харьковском котле один такой герой у меня на глазах оторвал звезду с рукава своей гимнастерки (знак политработника) и землей лихорадочно затирал оставшийся на материале след. А когда оказалось, что след все же проглядывает, приказал бойцу, который находился с ним рядом и наблюдал всю эту картину, поменяться с ним гимнастерками. Приказал и добился исполнения этого гнусного приказа. Забыть не могу… Майор ассоциировался у меня с этим проходимцем.

Я не удержался и брякнул:

— Хотел бы посмотреть, как в той ситуации укусил бы фашиста ты…

Что было дальше, рассказывать бессмысленно, да и унизительно. Или он отродясь был бешеный, или взбесился вконец.

А вообще-то следователю СМЕРШа нужно было найти, подобрать, обнаружить изменника! «Подонок, ничтожество, тип без стыда и совести» — вот этот образ он и создавал. Ему нужно было, чтобы всю его бездарную фантазию я бы ежечасно подтверждал своей подписью. И наверное, чтобы я еще восхищался его следовательским гением. Я уже начинал понимать, что он не остановится в достижении своей цели ни перед чем. Все худшее, что могло прийти ему в голову, он тут же приписывал мне и радовался, что вся эта муть и гадость влетела ему в башку. Я стал догадываться: он — мой истязатель и уродыватель — не только не одинок, но представляет целую когорту исторических выродков. Надо было искать ответы на вопрос: откуда такие могли вылупиться?! Но для этого следовало, как минимум, выжить. А здесь это было труднее, чем в харьковском котле и в эссенской бомбежке.

Оказалось, просто выжить на этой войне — остаться в живых! — и есть самое тяжкое преступление. В СМЕРШе решили, что «такое, просто так, не бывает; если бывает, то вот тут как раз и надо искать преступную подоплеку». Лучше бы они откровенно заявили: «Не вызывает подозрений и освобожден от ответственности только убитый!.. Но и тут еще надо проверить».

В одну из передышек, рассматривая фотографию сестер Колесовых, Лили и Танюши, он спросил:

— А эти бляди обе твои?

— Вглядитесь внимательно, майор, одна из них еще подросток. Я растлением малолетних не занимаюсь.

Даже такая, осторожно построенная фраза, вызвала у него новую бурю. Тут он позволял себе больше, чем я бы мог рассказать, не рискуя впасть в мстительность или область половых и сексуальных извращений.

Тогда я еще не мог знать, что тем временем в Вене происходили довольно странные события. Президентом республики стал престарелый Карл Реннер, тот самый Реннер, который еще в 1918–1920 годах был федеральным канцлером Австрии и позднее выступал за присоединение Австрии к Германии. Его доставили в Вену НАШИ — представители того же СМЕРШа, по указанию Верховного главнокомандующего. В прошлом австро-марксист, Реннер, видимо, вполне устраивал наших.