Шпион, которому изменила Родина

У нас. тоже не поленились, написали об этом и из дали («Сокрушение тьмы». В. Чернов 1984). В этой книге К. Сокол и Ф. Кез погибают от рук фашистов. Кеза короткой очередью в спину срезает автоматчик. а Сокол, схваченный эсэсовцами накануне вступления наших войск в Вену, даже успевает кое-что выкрикнуть-«Нас предали… — прохрипел Сокол, нервно ломая плечи… (Неужели сломал?!). — А план я все-таки передал… через Райфа. Прощай! — Сокол сам выбил под собой табуретку…» (Ну и ну! — выбил все таки…)

И это писалось почти через сорок лет после окончания войны!.. Видимо, потому Сокол и живет по сей день (дай Бог ему здоровья!), что человеколюбивый В Чернов умудрился так лихо расправиться с ним и его соратниками в своем творении В книге «Шпион, которому изменила Родина», обнаруживаются четыре самых напряженных центра повествования: начало войны (1939–1941), харьковский котел (1942, весна), бомбежка Эссена (январь 1943), освобождение Вены (весна 1945). Возможно, это были не самые значительные страницы Великой Отечественной, но, согласитесь, и не самые пустячные эпизоды Второй Мировой… И вот что поражает, да и удивляет по сей день: каждый из этих четырех значительных эпизодов искажен советской военной историей до неузнаваемости. Временами это просто неправда, иногда упорное умалчивание, порой — раздувание ничего не значащих деталей до масштабов ми ровых событий, а часто — откровенная и преднамеренная ложь.

Могут возразить свидетель событий, даже их участник, не всегда может быть объективен, не все факты ему известны, он скован собственными симпатиями и антипатиями, поле его зрения могло быть не таким уж масштабным. Все это так, но только в том случае, если мы говорим об оценках событий. Здесь можно говорить о субъективности. Но можно ли ставить под сомнение те события, в которых не только участвовал сам автор, но остались и достоверные свидетели и свидетельства?..

Впрочем, и тут не будем упрощать. Я придерживаюсь той точки, зрения. что истину в полном объеме нам, может быть, и не дано постичь. Однако можно стремиться максимально приблизиться к ней. Нужно собирать и копать достоверные свидетельства. И ни к чему так уж надрываться, отстаивая и защищая заведомую фальшивку.

Что самое неприятное, самое устрашающее: вся ложь, что окружала нас и, увы, продолжает во многом окружать, шла не от недостатка информации, не от заблуждений, это не была даже ложь во спасение. Это был (и остается) — умышленный, корыстный, дорогой «пламенному сердцу» обман. И мы, не веря ему, верили — потому что удобнее, спокойнее было. Или вынуждены были верить, потому что другого нам не было дано. Но и тут не стоит себя так уж оправдывать — эпоха смут и наваждений обычно наваливается на тех, кто склонен к смуте и наваждениям Диктатор обычно захватывает массы, склонные к диктатуре. Тут всегда есть и доля нашей личной вины

Не зря, наверное, французы говорят: «Народ, в среде которого нет ни одного человека, готового умереть за свободу, — погибает в рабстве». Или проще, но это уже у нас: «Не пеняй на зеркало, коли рожа крива».

Вот как можно было бы и закончить это повествование, если бы не была у нас поднята со дна омута и возведена на пьедестал целая армия охранников — службистов-романтиков и романтиков-гробовщиков. Они умеют любой КОНЕЦ сделать НАЧАЛОМ бесконечно длинной и мучительной канители, а любое славное и даже светлое НАЧАЛО превратить в мерзостный и почти всегда трагический КОНЕЦ.

Часть вторая НАПЕРЕКОР

15. ДОБРОМ ПОЖАЛОВАННЫЕ

После воссоздания независимой, нейтральной республики Австрия, согласно договору, часть наших войск покидала Вену. В одном из эшелонов отправляли и меня. Перед отправкой на вокзал, во дворе особняка, где размещалось руководство СМЕРШа, я увидел группу людей в штатском. На одном из них я сразу узнал свой серый костюм и желтые ботинки, а на другом мой светлый летний плащ и шляпу. Видимо, офицеры СМЕРШа вживались в новые роли в качестве «гражданских лиц». Они оставались в независимой Австрийской Республике… Но почему-то в чужой одежде… да еще ворованной. Мне же предстояло катить на Родину, уже в остатках амуниции собственной и вполне казенном вагоне. Ну и путешествие: снова «телячий» вагон, разделенный на три части перегородками из колючей проволоки; два голых загона: справа и слева — без нар, для репатриантов; посередине пространство для двух конвоиров. Оба загона были переполнены. Население размещалось полулежа— полусидя по принципу спортивной фигуры «ромашка» — ногами к центру загона, а самые крайние упирались спинами в стенки вагона или уж в колючую проволоку. Для ног оставалось место только поверх ног соседа. Спрессованность особо ощущалась в самой середине загона — из обутых ступней там образовывалась целая пирамида. Вот так должны были торжественно катить на Родину пока еще ни кем не осужденные воины — граждане нашей страны, не нашей страны и прихваченные ненароком иностранные гости.