Шпион, которому изменила Родина

У меня нет таланта борца, трибуна Я знал, что не могу увлечь за собой людей. Я двадцать пять лет проработал в проектном институте. Кто я такой, чтобы выйти на площадь и протестовать, скажем, против ввода наших войск в Чехословакию?.. Кто меня услышит!.. Я был против. Я разделял убеждения Сахарова, едва услышав о нем. Не говоря уже о Солженицине. Я не вступал в партию. Я не ходил голосовать, не желая принимать участия в этом фарсе Я создал свой мир и жил в нем. Я хотел, хочу и буду оставаться самим собой. — так, или приблизительно так, я думал, так говорил, когда начинал книгу, и не отрекаюсь.

Но сегодня, заканчивая эту книгу, мне придется сказать и кое-что еще, Вдогонку самому себе: кроме моего, отвоеванного и охраняемого мира, есть МИР, в который «мой мир» помещен. В нем, кроме сталинистов, фашистов, садистов-охранников и обыкновенных негодяев, политических шулеров и фанатиков, воров и бандитов. продажных тварей и прочей мерзости, в этом самом мире оказалось множество удивительных особей человеческой породы — очень толковых, красивых и тонких, честных, мужественных до самоотвержения, добрых и великодушных, талантливых до удивления, любвеобильных до неправдоподобия, без малого Святых, почти Титанов мысли и Духа, преданных делу до самозабвения. И сегодня я хочу сказать, что этот Мир Людей для меня стал куда важнее и значительнее, чеммой собственный, пусть выстраданный, но закрытый и лично мне принадлежащий.

Я иду в тот Большой Мир Людей и останусь там до конца. Что бы ни произошло…

РАЗМЫШЛЕНИЕ ОБ АВТОРЕ — ПОСЛЕДНЕЕ В ЭТОЙ КНИГЕ

Всякий уважающий себя читатель, особо в повествованиях автобиографического характера, да еще захватывающих военную или лагерную тему, не только просит, а категорически требует веских и неопровержимых доказательств: документов, Фотографий, подтверждений авторитетных очевидцев, ну, в крайнем случае— отпечатки пальцев. Например: справки о ранении в окружении и при сдаче в плен (как будто там специальные конторы на этот случай открывали); или свидетельства о том, что в полицаях, оккупационных ведомствах и воинских соединениях не только врага, но и союзников не служил; если участвовал в боевых операциях в тылу врага, то дать письменное подтверждение, а если взрывал мост или пустил состав под откос, то докажи что не свой, а вражеский, — покажи фото или письменное подтверждение потерпевших, на худой конец публикацию в газете, издаваемую во вражеском стане (и то хоть какой, а документ). И чем меньше читатель сам воевал или участвовал, тем настойчивее требует подтверждений — потому как если сам на войне ничего не делал, то и не верит, что в подобных обстоятельствах (ведь там стреляют/) кто-либо другой мог что-либо совершить, — «Я надо же не только что-то там напахал, да еще и выжил — вот хитрюга! — то есть остался в живых — негодник! И это при таких больших наших потерях! Сам же утверждает, что они были огромными.»

А вот в официальной прессе и в докладах можете врать, сколько угодно, читатель и глазом не моргнет — никаких подтверждений не потребует. Даже непонятно почему становится таким доверчивым: скажите ему — «Двадцать миллионов!» — сокрушенно кивнет головой — «мол, двадцать так двадцать!»; скажите — «Сорок!» — тоже кивнет — «хоть сорок и не двадцать, но сорок — так сорок» (какая разница — и там врали, наверное, и тут врут).

Если вот так размышлять об авторе и его книге, придется привести хоть некоторые свидетельства и показания доподлинных авторитетных личностей.

Первым, кто написал об этой истории, был журналист Геннадий Жаворонков. Не очень большой, но емкий материал с фотографиями, написанный в отличном стиле. Он назывался «Шпион, которому изменила Родина»[26]. (Почти одновременно этот материал был опубликован зарубежными издательствами на английском, немецком, французском языках.)

Позднее автор книги позвонил журналисту и попросил:

— Подарите нам название вашего очерка — все равно лучше не придумаешь.

— Дарю, — сразу ответил Геннадий Николаевич.

Из докладных записок Г. Жаворонкова главному редактору «Московских новостей»

Записка первая. Прошу отстранить меня от журналистского расследования в связи с тем, что я не поверил ни одному слову из этой истории…»

Однако он оказался одним из тех журналистов, что идут первыми, за какую бы опасную тему ни брались Так было и на этот раз. Жаворонков звонил в Вену, нашел Сокола, беседовал с ним. И наконец полетел в Австрию.

Записка вторая: «При проверке в австрийских архивах и опросе живых свидетелей все оказалось правдой…»

Резолюция главного редактора «Прошу продолжить расследование».

В очерке свидетельства самого майора Сокола:

«То, что СМЕРШ приписал себе наши действия, я не знал, как и то, что меня якобы повесили эсэсовцы. Хотя действительно я был приговорен к смерти».